Наука вульгарности

Когда хорошего становится очень много — оно как-то уже не кажется таким хорошим... Это в полной мере относится к современному состоянию науки — и к тому, как она проникает в сознание человека с улицы.

Современное производство требует согласованный действий миллиардов людей, каждый из которых своим трудом создает условия для работы других. Нет ничего, что человек мог бы сделать сам; даже простые физиологические отправления понемногу окультуриваются и порой становятся просто невозможны вне особой, искусственной среды.

Некоторые идеологи делают исключение для духовной сферы, включая художественное и научное творчество, а также философию. Может показаться, что в этих "возвышенных" занятиях все зависит от способностей и склонностей творца. Подобные иллюзии тешат самолюбие тем, кому не надо каждый день надрывать жилы ради элементарного выживания, — и кто может позволить себе достаточно досуга, чтобы тратить его на вроде бы бесцельное времяпровождение. Но даже эти ничегонеделатели нуждаются в материальных условиях для овеществления своих забав — и в минимальном знакомстве с тем, что (хотя бы в принципе) может быть сделано. Вдохновение приходит к ним только извне — а их продукт в конечном итоге должен быть представлен публике. А это уже предполагает опору на достигнутый уровень производства и следование главным направлениям культурного развития. Художнику, ученому или философу не обойтись без общественной поддержки, и даже воображаемая аудитория (или общение с самим собой) выкристаллизовывается из исторически известных форм общения и совместной деятельности.

С учетом всего этого, череда великих имен в истории науки не производит особого впечатления на разумного дилетанта, который прекрасно знает, что все эти вербализации привлекаются лишь для удобства ссылок на какие-то объективные аспекты науки — точно так же, как научная терминология нужна лишь для овнешнения научных понятий и упрощения обмена схемами деятельности. Гений выпасается на лугах достигнутого его безвестными предшественниками — и качество фуража в значительной мере определяет достоинства породы. Чем шире доступ к наличествующему концептуальному разнообразию — тем больше шансов консолидировать его в общественно заметном деянии, способном стать дорожным указателем на нашем пути в будущее.

Встает вопрос о минимуме образованности, необходимом для того, чтобы чье-то увлечение наукой могло приобрести общекультурный вес. На заре европейского Возрождения мечталось о широчайшем знакомстве с мировым культурным наследием, во всех областях. Каждому должно быть доступно все, и ни один фрагмент единой картины мира нельзя упустить из виду. Уже к XVI веку стало ясно, что этот идеал совершенно не реалистичен: полный объем накопленных знаний превосходил интеллектуальные возможности ярчайших умов эпохи — что заставляло задумываться об относительной ценности и возможности без малейшего ущерба отбросить некоторые реликты заскорузлой традиции. Франсуа Рабле дал яркую пародию на воззрения сторонников универсального образования. Сотню лет спустя выдающиеся мыслители объединились вокруг другого проекта, трактующего энциклопедичность как поверхностное знакомство, общее представление о главных достижениях цивилизации — и на этом фоне углубленные познания в ряде специальных областей. Сегодня этот идеал выглядит не менее утопичным — поскольку разнообразие культуры переходит все мыслимые границы, и даже в пределах одной специальной области не хватит жизни чтобы усвоить материал в полном объеме. Значит, пора снова менять представления о всеобщем образовании: наступает эпоха господства заведомой популярщины.

Угнаться за потоком новостей не сможет никто. Каждую секунду что-то случается, вызывая лавину противоречивых сообщений. Никакой возможности даже держаться на гребне новизны — что уж говорить о внимании к наследию прошлого! Мы слишком медленные создания — и не догоняем самих себя. Значит, обычному человеку придется ограничиться разрозненными фрагментами, объяснениями на пальцах, натянутыми интерпретациями, случайными слухами... Заря вульгарности — нового солнца человечества.

А разве у мужей науки не так? Самый проницательный ум не добавит ничего к уровню среднего обывателя, как только оказывается за пределами основной профессии. Но у себя дома вряд ли получится блеснуть отменной эрудицией. Ни одному ученому не под силу прочесть все, что написано о его предмете. Да, там много повторений, которые можно с легким сердцем опустить. Однако различные трактовки одного и того же — основа интеллектуальной свободы, душа научного творчества; намеренно отказываясь от чего-то, мы будто отрезаем кусочек мозга. Ладно, допустим, что пары монографий хватит на остаток жизни. Но взгляните на эвересты научных журналов! Их суммарный объем мог бы расти экспоненциально — если бы хватало богатых подписчиков. Работающий ученый вынужден фильтровать нагромождение специальных статей, вырезая лишь относящееся к очень узкой теме, к тому, чем он занимается сейчас. Но и это постепенно превращается в отдельное исследование, как бы ни полезны были всевозможные указатели и автоматизированные системы поиска. В результате знание все больше носит характер удачи, снисходительного подарка от бесконечности. Выходит, широкой публике скармливают не надежность научных истин, а все лишь частные мнения, неизбежно приобретающие оттенок вульгарности. Современная наука совершенно не убедительна: она может подсказать, что следует делать, — но без малейшего обоснования. Поскольку же язык науки представляется совершенно непостижимым, народ, чтобы хоть как-то ориентироваться в происходящем, вынужден развивать с нуля собственную картину мира — как бы ни относились профессионалы к такой самодеятельности.

Может ли рыночная экономика предложить средство от заразы? Как заранее можно предположить — ее такие вопросы вообще не интересуют. Капитализм занят дележкой денег, а не распространением знаний. На все вопросы у него один ответ: разделение труда. Нет у вас мощи, чтобы тащить воз целиком, — пусть другие отщипнут по кусочку и делают свой бизнес. Но инфинитезимальные наделы на дают достаточно урожая, чтобы хоть как-то прокормиться. Старая шутка о профессионалах, которые знают все ни о чем, — это уже не смешно: сегодня никто не может знать всего, даже в очень частных вопросах. Все больше подразделяя предметные области в отчаянной попытке оставаться экспертами в этих микронауках, ученые стремительно теряют рыночную стоимость, поскольку сама идея индивидуального авторства размывается, вливается в безликий статистический эффект. Скажите что угодно — и тут же обнаружится, что тысячи людей говорили это до вас, хотя бы и по другому поводу. И нечего сетовать, что всю относящуюся к делу литературу не охватить! — это ваши личные проблемы.

По факту, неминуемая деградация индивидуальности встроена в классовую экономику с самого начала. Divide et impera — лозунг римских императоров. Капитализм согласен, что способности у людей примерно одинаковы, и что каждый вправе выбирать себе занятие по вкусу. Но едва намечаются признаки профессиональной специализации — изменить однажды сделанный выбор уже не получится, и любые структурные перестройки в экономике оплачены разбитыми судьбами. Рыночная конкуренция во многом способствовала стремительному росту производительности труда. При этом темпы овладения новыми навыками остались на том же уровне, так что профессиональная переподготовка требует все больше времени (и денег). Капиталистам заботиться о существенном сокращении времени обучения совершенно незачем; более того, они всячески затрудняют людям доступ к "корпоративным" знаниям и защищенной "авторским правом" литературе — чтобы подготовиться к грядущему кризису заранее могли очень немногие.

В науке дело обстоит примерно так же: не слишком доступное образование, низкие квоты профессионального лицензирования (открывающего доступ к необходимому инструментарию), практическая невозможность выйти за пределы своего предмета и посягнуть на чужой хлеб. Идеологи рыночной науки настаивают, что, поскольку органический метаболизм накладывает принципиальные ограничения на скорость переработки информации, человеческий мозг уже не отвечает требованиям достаточной образованности, а потому придется в конце концов пожертвовать даром индивидуального творчества ради единой системы распределенного знания, в которой предельно специализированные органические элементы будут полностью подчинены коллективному целому. Каждый человек будет включен в ряд социальных сетей и будет выполнять предписанные частичные функции биологического характера, требующие всего лишь интеллекта, а не разума.

Даже допуская, что разум никоим образом не может опираться на одну лишь биологию, я не могу согласиться с логикой порабощения индивидов вместо их освобождения. Да, нам потребуется более подвижный материальный субстрат мысли — но любые взаимодействия членов общества должны расширять возможности отдельной личности, а не подменять ее. Компьютеры нам не для того, чтобы поставить их над человечеством; они всего лишь усиливают движения нашего ума — подобно тому, как механические машины добавляют мощи нашим рукам и точности нашим пальцам. Гнетущая сложность современной науки — это, главным образом, следствие неадекватности наличных способов порождения и потребления знаний в рамках рыночной экономики. Вместо накопления знаний — фокус следовало бы перевести на их воспроизводство. Точно так же, нынешняя система массового производства будет когда-нибудь заменена гибким (и более экономичным) производством по требованию. Вместо обмена знаниями (обучения) — люди получат неограниченный доступ к средствам их порождения, что позволит воспроизвести что-то из ранее достигнутого в нужный момент — и забыть сразу после рождения общей идеи, достаточной для принятия практических решений. После того, как гвоздь забит в доску, — нам уже не нужен молоток; но мы сохраним его в надежном месте, откуда его всегда можно извлечь при новой необходимости.

Развитие в этом направлении позволит людям резко сократить объем несущественных данных и сосредоточиться на собственно творческих задачах. Поскольку переносимость средств производства знаний намного выше, чем у традиционных баз данных, профессиональные барьеры сводятся на нет (вместе с профессиональным кретинизмом): каждый сможет войти в любую предметную область без дополнительного обучения — поскольку там работают те же универсальные законы познания. Такая экономика несовместима с рынком: в ней просто нечего присваивать и нечем обмениваться, — при том что каждый имеет право делиться чем-то и в чем-то участвовать. Уже сегодня материальное и духовное производство содержат зачатки такой экономики будущего: сфера нерыночного общения и некоммерческой кооперации неуклонно расширяется.

Важно осознавать, что наука по своей сути — не из материального производства, а из области отражения человеком своего места в этом производстве. То есть, продукт науки вовсе не обязан храниться как готовая вещь — поскольку он уже внедрен в общественную жизнь как ее фундаментальный принцип. Книги, статьи, эмпирический материал или экспериментальные установки, — это не знание, а лишь одна из возможных форм его внешнего представления, далеко не всегда удачная. Поскольку мы сможем многократно воспроизводить знание — разнообразие таких форм будет расти; но нам достаточно оставаться верными собственной универсальности — и произвольно переходить от одного языка к другому, когда прежние формы выражения чересчур усложняются и стесняют движение мысли.

Можно ли в сфере духовного производства отыскать прототипы более высокого уровня научного творчества? В какой-то мере. Так, сравнивая науку с философией, мы замечаем, что последняя не нуждается в нагромождении всевозможных примеров, чтобы предложить универсальную схему, допускающую вполне практические приложения, в том числе в науке. Кажущаяся необъятность знания не имеет ничего общего с характером философских категорий, которые в свернутом виде содержат все внешние реализации и по каждому поводу могут быть развернуты в довольно сложную иерархическую структуру. Когда мы усвоили все целиком — нам незачем "доказывать" это снова и снова. В недрах научной методологии кроется тот же принцип — и его можно было бы развернуть в полновесную иерархию методов порождения знаний. Нет задачи все уметь — достаточно понять ровно столько, сколько требует дело. Не надо формального совершенства — это отвлекает от сути вопроса, прячет лес за деревьями. Давайте придерживаться принципа разумной достаточности — и навсегда забудем о профессиональной сегрегации; нам есть о чем поговорить с художниками и философами, и от каждого дилетанта мы возьмем существенное, независимо от ненаучной странности манер. Это позволит перевести культуру в целом на новый уровень, освободить ее от узости субкультур. Тем самым и наука станет поистине бесконечной — и преодолеет вульгарность специальных наук.