Проблема смысла жизни так или иначе встает перед каждым человеком — если, конечно, он хоть сколько-нибудь сложился как человек, разумное существо. Обычно мы подходим к ней в ранней юности, когда пора становиться полноправным членом общества и занять свое место в жизни — но где и как его найти? Бывает, впрочем, что о смысле жизни задумываются и в старости, и даже на смертном одре. Не всегда легко дается это столкновение единичного человека с самим собой как частицей громадного, бесконечного мира. Страшно ощутить бесконечность в самом себе; но еще страшнее — не заметить ее. В первом случае — невероятная тяжесть ответственности, слишком бурная, ликующая гордость, в которой может надорваться душа; противоположность — чувство ненужности, нелепости, безысходности существования, отвращение к миру и к себе. Однако пройти подобное испытание на разумность жизненно необходимо — без этого не стать полноценным человеком среди людей. Очень часто именно с вопроса о смысле жизни начинается восхождение к философской рефлексии.

Жизнь осмысленна — когда ты для чего-то нужен и понимаешь, для чего. Нет незначительных людей. Даже в полуживотном состоянии, в паутине повседневных забот, в болоте узкомещанских интересов — человек не перестает быть всеобщим, принадлежа не только себе, своей семье, своему классу, — но и человечеству в целом, и миру во всей его полноте. Конечно, единичный человек, индивид — не будет также и человеком вообще, это разные уровни субъекта. Но всеобщий человек представлен в каждом отдельном человеке, поскольку всеобщее может существовать лишь как общность своих представителей. В каждом из них раскрывается своя сторона всеобщего — и наоборот, любая его сторона необходимо должна быть представлена, обязана воплотиться и пройти свой путь как вещь, или живое существо.

Когда человек живет осмысленно — ему не становится легче жить; скорее, даже наоборот. Но человек, знающий свое назначение, свою судьбу, — великая сила. Он может сомневаться и страдать, может ошибаться и отступаться от себя — это ничего не изменит. Смысл его жизни будет направлять его деятельность и заставит свершить хотя бы часть того, что он объективно должен свершить, — пусть даже вопреки индивидуальной воле самого человека, его осознанным желаниям и интересам.

Но всегда ли может человек осознать, осмыслить свою жизнь? Здесь все определяется не им, не его способностями, интеллектом или проницательностью, не жизненным опытом, не широтой эрудиции и не возвышенностью устремлений. Смысл жизни открывается человеку только тогда, когда этого требует объективная необходимость, когда человечество в целом достаточно созрело для принятия, для культурного освоения именно этой, представленной данной конкретной личностью стороны своего существования. Иначе говоря, смысл жизни отдельного человека осознается тогда, когда эта жизнь становится действительно всеобщей, когда действия и поступки человека — не случайность, не прихоть, не индивидуальные особенности, а нечто присущее многим людям, хотя бы и в разной степени, и не все вместе. Например, когда я мыслю — я не порождаю нечто совершенно неповторимое, а лишь собираю воедино то, что мыслят многие люди, только в другой связи, при других обстоятельствах. Моя мысль может иной раз не отличаться оригинальностью, казаться очевидной и простой, — но именно эта всеобщая доступность делает ее объектом жесткого неприятия или, наоборот, привлекает и покоряет другие умы. Если же мне однажды удается произвести на свет нечто по-настоящему новое, неожиданное, необыкновенное, — это, как правило, пройдет незамеченным, останется в тени, — так что даже сам я могу не сознавать собственных открытий. В таких мыслях я не представляю всеобщее, а лишь готовлю такое представление, "провижу" его. Когда-нибудь потом появится кто-то другой, кто сможет выразить всю полноту идеи, одну из сторон которой в прошлом заметил и я.

Разумеется, жизнь не сводится к мышлению, к рефлексии; ее всеобщий смысл постигается не только, и не столько мыслью — но прежде всего участием в живом труде, творческой деятельностью в сфере материальной культуры. Полнокровная, осмысленная жизнь не всегда сопровождается ясным сознанием собственной осмысленности. В самом деле, пока мы вплотную заняты самореализацией, нам достаточно внутреннего ощущения правильности выбора, безотчетной уверенности; нам просто не надо заботиться о том, с чем у нас нет проблем. Но как только человек упирается в собственные пределы — чувствует, что дальше пути нет, что по-старому уже нельзя, — тут волей-неволей приходится соображать... И тогда неразвитость рефлексии, отсутствие вкуса и навыка, оборачивается огульным отрицанием осмысленности собственного бытия в бессмысленном мире.

Некоторое время назад человек мог жизнь прожить, двигаясь (по выбору или по принуждению) в одном-единственном направлении; сейчас все чаще требуется смена "амплуа" в рамках одной жизни: мир меняется все быстрее — и требует от людей способности изменяться столь же быстро, или еще стремительнее. Но человек не может изменить себя сразу, полностью, целиком. Жизнь его должна по необходимости быть связной, единой, жизнью одного человека, целостной личности. Любая попытка круто перемениться, порвать с прошлым и стать совсем другим — либо отзовется неудачей, либо создаст почву для развития внутренней нестабильности, раздвоенности, психотических тенденций. Так оно и зачастую и бывает, если не удается сладить с естественной противоречивостью жизненного выбора, если не научиться сознательно и грамотно строить себя. И для начала неплохо бы грамотно оценить грядущие перемены, проникнуть в их внутреннюю суть и значение для разных групп людей — а главное, найти единство нового и старого, увидеть непрерывность в исторических скачках. Но там, где прозвучало слово "единство" — начинается философия.

Как и почему философия может помочь в поисках смысла жизни? В какой мере она может служить инструментом самоопределения?

Единство различных сторон или этапов жизни достигается лишь в том случае, когда они подчинены чему-то еще, когда они представляют собой стороны или моменты целостности иного уровня. Философия показывает, что такая основа для синтеза всегда найдется: как бы ни менялся мир (или человек), что-то в нем останется неизменным — хотя, конечно, в дальнейшем может также подвергнуться отрицанию. Здесь ключ к различию и преемственности исторических форм философии: целостность культуры у каждого народа в каждую эпоху складывается по-своему.

Краеугольный камень философского материализма — принцип материального единства мира — это прямое указание на объективность смысла жизни каждого человека, поскольку он ведет себя как разумное существо, не отказывается от собственной разумности. Преемственность и устойчивость в любых вещах или делах — такие же необходимые стороны, как их изменение и развитие. Если что-то есть — то оно должно быть, его не может не быть. И если я сложился как целостная личность, то я обязательно буду нужен — себе, другим людям, миру в целом. Незачем сомневаться в собственной необходимости — нужно лишь осознать ее, открыть ее для себя. Это не имеет ничего общего с пошлым самооправданием, с произволом (как обратной стороной безволия) и вседозволенностью (как обратной стороной ограниченности). Плыть по течению — значит отречься от своей духовности, убить в себе сознание, а значит — и саму возможность смысла.

Непосредственно, философия не может (да и не должна) давать практические советы в каждой житейской ситуации; искать решения и выходить из затруднений придется все же нам самим. Но практика философствования — хорошая основа для выбора пути: она дает опыт рефлексии, выстраивает внутренний мир человека так, чтобы он не терялся при встрече с неведомым, был готов преодолевать трудности и сознательно отбирать необходимые для этого духовные инструменты. Мудрость — это уверенность в себе и своей способности остаться собой несмотря ни на что.

Философия (в ее конкретно-исторической форме) подсказывает людям направления поиска смысла жизни. Исходя из принципа единства мира, мы открываем те или иные грани этого единства в зависимости от насущных задач общечеловеческого развития. Что именно предстоит нам устроить более разумно? Как сложилось нынешнее положение вещей — включая уровень развития культуры в глобальном масштабе и частные формы общественного устройства? Когда понятно, зачем в обществе та или иная группа людей и каковы ее исторические границы, человеку намного легче определиться — через свое отношение к другим понять, зачем он сам. Философские традиции и философская мода — выражают общественно значимые направления рефлексии, то есть, в конечном итоге, задел на будущее. Это как бы опорные точки, набор тем, по которым следует определиться прежде всего, — и в общем контексте сравнить себя с другими. Допустим, человек замечает, что его отношение к чему-либо резко отлично от общепринятого; это вовсе не повод уступить культурному давлению и покаяться; напротив, человек может предположить, что именно ему выпало представить именно такое отношение к действительности, что его личная позиция важна для человечества — и надо хранить верность себе. Это принципиальное решение, прикосновение к новым граням единства мира. Или другая возможность: если мне кажется, что моя мысль начисто лишена оригинальности, что она лишь заимствует и комбинирует чужие взгляды и представления, разрозненные замечания по разным поводам, — можно предположить, что моя деятельность необходима именно затем, чтобы по-новому сложить уже данные фрагменты и восстановит целое, что именно мне довелось стать носителем и выразителем этого единства.

Особую значимость приобретает философия, когда речь заходит об универсальных принципах принятия решений, — об эстетике, о логике, об этике, которые не могут быть представлены особыми духовными продуктами, а должны напрямую переходить в конкретные дела конкретных людей, в практику сознательного преобразования мира. Категории философии позволяют осознать какие-то стороны нашего всеобщего отношения к миру, выявить главные направления перемен; это сокращенное выражение приемов и методов, имеющих широчайшую сферу применимости. Известные из философии категориальные схемы показывают, как возможно соединение частностей в целое, образование нового. Там, где не поможет никакая наука (поскольку ее суть именно в закреплении и распространении уже установившегося, относительно устойчивого и постоянного), — там опорой мысли и действия становятся философские принципы, позволяющие увидеть в самых неожиданных поворотах судьбы лишь форму поступательного движения. При этом оказывается, что человеку вовсе не надо ломать себя, приспосабливая убеждения и опыт к изменившимся условиям; более того, всякое приспособленчество отрицает разум, гасит человеческое в человеке. Новые формы бытия требуют иной организации внешней, формальной стороны существования личности, оставляя неизменными ее устои, ее осмысленность и необходимость. Трагедией перемены оборачиваются только тогда, когда вместо сохранения своей человеческой сути, своего подлинного "я", пытаются сохранить внешнее, второстепенное — будь то материальное благополучие, или престиж, или моральное равновесие, душевное спокойствие. Иными словами, когда человек ведет себя неразумно, пытаясь игнорировать объективную необходимость вместо того, чтобы действовать в соответствии с ней. Именно к этому толкает людей философский идеализм — и потому идеалистическая философия никогда не бывает последовательной, убежденной — и по-настоящему мудрой. Это больше игра в философию; иногда игра перерастает во взрослую жизнь — иногда, напротив, уводит от нее.

Но обязательно ли оставлять человека наедине со своей судьбой, так ли уж необходимо, чтобы он сам по себе выкарабкивался из трудных положений? На первый взгляд может показаться, что именно этого требует идея разумности, что осознанность решений означает опору исключительно на свои силы, отказ следовать указаниям извне. Смысл своей жизни каждый должен открыть сам, и только для себя; это не та вещь, которую можно позаимствовать со стороны или передать другому. по наследству.

Впечатление обманчиво. Если смысл жизни человека — в его необходимости, то необходимость эта должна бы прежде всего стать необходимостью людям, обществу, другому человеку. Однако в полной мере такое возможно лишь в подлинно человеческом обществе, а не в сообществе полулюдей-полуживотных, возникающем на первых этапах развития разума. Пока люди разобщены, пока одни из них обирают многие миллионы других, — эксплуататоры заинтересованы в том, чтобы скрыть передовые идеи от тех, чьим существованием они живут, и буржуазной пропаганде нельзя отказать в этом умении. Буржуа не хочет, не заинтересован в том, чтобы широкие массы людей, и каждый желающий, могли отчетливо осознать свое и его положение в мире, чтобы могла зародиться хотя бы мысль о возможности изменения общественного устройства — не говоря уже о сознательном стремлении. Даже пассивное сопротивление, даже мысленный протест — подрывают устои системы господства и подчинения, готовят почву для революции. Как правило, представители господствующих классов чувствуют (или смутно сознают) неприглядность своей социальной позиции. Отсюда попытки как-то реабилитировать себя в глазах истории, успокоить совесть, уделив небольшую долю награбленного на поддержание тех слоев неимущих и обездоленных, которые не представляют для господ большой опасности. Чаще всего подобное "милосердие" — образчик циничного лицемерия, трезвый расчет получить во много раз больше на рекламе, от налоговых и прочих льгот и т. д. Невыразима уродливость буржуа, сокрушающегося о несчастной сиротке, — но обрекающего на скотское существование массу наемных рабочих с их семьями, включая детей. Для буржуа смысл их существования (которое жизнью-то и не назовешь) состоит лишь в том, чтобы ублажать господ, обслуживать и развлекать, блюсти неприкосновенность собственности.

Буржуазный индивидуализм вынуждает человека бороться один на один с его проблемами, тем самым приравнивая людей к животным, для которых любая слабость — ветерок смерти. Как животные сбиваются в стаи, чтобы достичь хотя бы иллюзорной защищенности, — так и людей загоняют в сообщества всех мастей, которыми удобно манипулировать сверху, при случае натравливать на "чужих". Такая общинность далека от разумной общности, не допускающей никаких барьеров и границ.

В человеческом, разумном обществе — необходимо создать условия, при которых все способствовало бы самоопределению каждого человека, его личностному росту, — помогало бы мыслить и творить, а не туманило голову идейным дурманом. Всеобщность человеческой жизни предполагает всеобщую систему поиска ее смысла. В конечном итоге, человек все же решает сам — и современный этап становления человечества объективно необходим для выработки способности такого решения, умения принять на себя ответственность за весь мир. Однако гипертрофированный индивидуализм легко перерастает в собственную противоположность, в стадность, — и ответственность превращается в безответственность.

Важно, чтобы общественные условия с детства стимулировали активную рефлексию, самосознание и самооценку, ясное видение себя как части общества — и части мира. Этим, собственно, и занимается философия. Но философ от индивидуальной целостности, от частной определенности, всегда переходит к единству мира в целом — и к культурному единству как его необходимой стороне. Вопрос о смысле жизни шире вопроса о смысле вот этой, отдельно взятой, моей жизни, — он влечет за собой вопрос о смысле жизни моих близких, моего народа, человечества в целом... Другими словами, моя жизнь будет осмысленна только тогда, когда я делаю осмысленной жизнь других людей, в том числе и тех, о ком никогда не узнаю, и кто, возможно, никогда не узнает обо мне. Отождествление жизни с изолированным от общества и мира индивидом — любимейший прием буржуазной пропаганды, основа рыночной идеологии, абстрактно уравнивающей всех со всеми путем сведения любых человеческих отношений к чистому количеству, к деньгам. В таком обществе каждый чувствует себя только "одним из" — о его индивидуальности речь вообще не идет. Рынок обессмысливает жизнь, не дает человеку осознать свою уникальность во Вселенной.

Когда-нибудь, с устранением самой идеи собственности, люди перестанут задумываться о смысле жизни — они будут осмысленно жить. И стремиться к полноте жизни, а не к долголетию, ценить вечность превыше долговечности. Кризисы и переломные моменты — закон природы. Но разум на то и дан человеку, чтобы преодолеть природную ограниченность и в новом мире обрести обновленного себя.