Разум определен как универсальная связь вещей. Включая живое и неживое, а также разумные существа. Такое отношение мира к себе (уровень его рефлексии), когда любые части и любые стороны целого оказываются так или иначе взаимосвязанными. Это никоим образом не отменяет различий — но лишь показывает, что в каких-то случаях эти различия несущественны, и на первый план выступает единство. Следующий этап — снятие различий как таковых; при этом мир в целом оказывается цельным, не разделенным, — а единичное, особенное и всеобщее просто совпадают. На следующем витке рефлексии мир снова распадается на бесчисленность вещей и сторон — которые соединяются случайным (неживое), необходимым (жизнь) и, наконец, универсальным образом (разум). Разум в одном из таких обращений иерархии мира вовсе не обязательно будет похож на другие формы разума — хотя в силу нашей универсальности мы все-таки сможем догадываться о имеющихся возможностях, — а в силу единства мира, один разум неизбежно соединен с другим.

Такова картина в целом. Однако (в пределах одного обращения иерархии) можно различать не только единичные вещи — но и единичные связи между ними. В отношении к субъекту (разумному существу), установление таких связей есть его способ существования — деятельность. Любые относящиеся к субъекту категории представляют, следовательно, лишь формы его деятельности. То, что мы связываем в деятельности — собирательно называется ее объектом; полученная связь — продукт деятельности. В силу универсальности разума, всякий продукт деятельности становится объектом некоторой деятельности; таким образом, разум преобразует мир, наделяет его новыми качествами и производит нечто, невозможное само по себе, без участия разума. Обратно, каждый объект включается в деятельность как продукт другой деятельности: не бывает объектов самих по себе — они определены свои отношением к деятельности, к ее субъекту и продукту. В итоге, одна деятельность перетекает в другую, и вся совокупность (иерархия) деятельностей воспроизводится снова и снова, в новых условиях и в новых формах, что, в частности, обеспечивает единство субъекта как выражение единства мира, универсальной соединенности, которая мы обозначаем категорией дух. Мир как всеобщий объект — это природа; но как продукт деятельности — это видоизмененная, пропитанная субъектом природа, именуемая культурой. Мир только один; поэтому природа, дух и культура — стороны одного и того же, и одно превращается в другое в разных обращениях иерархии.

Для краткости, будем в дальнейшем фундаментальную схему

выражающую строение деятельности, записывать как

Разумеется, такое переобозначение — не для того, чтобы формально играть буковками, выдавая каждую комбинацию за следствие "строгой" теории. Знаки бывают разными; буквы и термины — небольшая часть возможностей. Но сами по себе они ничего не значат — они ссылаются на некоторую деятельность, в контексте которой какие-то комбинации оказываются осмысленными. Когда математики утверждают, что за их символическими исчислениями не стоит ничего конкретного — они заблуждаются, или лукавят: предмет сколь угодно абстрактной теории изначально наделен такими свойствами, чтобы обеспечить практически приемлемые выводы. Протащить такие, неявные логические круги в науку — дело нехитрое; гораздо труднее не увлечься и не придать формальным выводам чрезмерной категоричности, забывая о весьма грубых приближениях, лежащих в основе теоретических абстракций.

Тем не менее, символическая запись схем оказывается полезной, когда с ее помощью удается усмотреть общее в очень разных на вид практических ситуациях — на то мы и разумные существа, чтобы универсально связывать! Например, в бытовом контексте звено O → S может быть сопоставлено с потреблением; в теории познания мы видим здесь отражение мира человеком; в искусстве — речь о возникновении художественной задачи. Поскольку мы помним, что в деятельности всегда присутствует и звено S → P, мы легко избежим однобокой трактовки быта как пошлого потребительства, заметим преобразующую силу знания, осознаем важность индивидуальности художника.

Одно из важнейших следствий — разрушение догм. Тысячи авторов предлагают якобы окончательные решения человеческих проблем, исходящие из вечной и неизменной "природы человека". Прочесть трактат, прослушать лекционный курс, пройти интенсивный тренинг, — и ты уже хозяин своей судьбы, на пути к головокружительности успеха. Можно, конечно, привлечь здоровый скепсис и сообразить, что ни одна наука не в состоянии вместить бесконечный мир целиком, и потому готовые ответы найдутся не всегда; однако мы можем пойти дальше — и спросить: как можно говорить о природе того, кто как раз и занято преобразованием природы? — зачем нам замыкаться в собственной судьбе? — и тем более лезть в хозяева? — наконец, куда предполагается успевать и почему нельзя без спешки? Давайте лучше считать, что любой подход хорош только в границах своей уместности — и не будем чрезмерно обобщать; тогда можно смело идти на самых рискованные обобщения; легко жечь за собой мосты, если планета круглая, и на покинутый берег можно попасть, не возвращаясь назад.

Итак, человек берет объект — и делает из него продукт. Обычная организация производственного процесса. Но в продукте — не просто переработанное сырье. И не только форма как способ использования исходных материалов в процессе изготовления. Для человека прежде всего важно — зачем это. Неживые системы преобразуют вход в выход, следуя случайностям внутреннего состояния. Организмы — делают то же самое необходимым образом, и характер метаболизма определяет живое существо, которое и есть овеществленный метаболизм, тело и душа. Живое и неживое — так устроены, это их способ существования. Разумное существо исходит не из своей "природы" — оно ставит перед собой сознательную (хотя и не всегда осознаваемую) цель, и активно меняет себя, чтобы чего-то достичь; в частности, это приводит иногда к изменению структуры целей, переходу к другой деятельности. Такую подвижность в частных случаях можно промоделировать физическими процессами или живыми сообществами; суть разума — универсальное следование этому принципу, в самых разных отношениях. Сумеем мы выстроить движение вещей и организмов таким образом — мы создали искусственный разум!

Созданный нами продукт — не только (и не столько) кусок материи, организованный по природным законам, но и воплощенное в нем намерение — его предназначение. Иногда нам бывает безразлична материя продукта — лишь бы он представлял нашу субъективность; так устроены продукты духовного производства (о котором речь впереди). Однако в любом случае продукт — единство объекта и субъекта, вещи и ее назначения (или истории). Одно без другого не ходит: разрушая вещь, мы ограничиваем возможности ее использования; бесхозный продукт, которым некому воспользоваться, — просто вещь, часть природы, и все человеческое из нее быстро выветривается. Контрпримеры — лишь подтверждение общего принципы. Например, досужие мечтания, вроде бы, не требуют никаких материализаций — и общественно заметного продукта не создают, хотя заниматься этим делом можно долго и с упоением. Но задумаемся: а почему, вдруг, у нас появляется такая предрасположенность? — и почему мечтается нам не как попало, а вполне определенным способом? Единственное разумное объяснение — отражение культуры во внутреннем мире человека; и следовательно, непонятная деятельность есть выражение культурной необходимости, одна из возможных материализаций (для чего общество предоставляет нам подходящие инструменты — вроде правильно настроенного тела). Логика ведет дальше: такое (культурное) движение не может пройти бесследно — и неизбежно отразится на деятельности других людей. Хотя бы потому, что наши настроения меняют наше поведение, и это вполне ощутимо — и наводит на что-то всех, с кем мы имеем дело. Помимо такой, непосредственной материализации — существуют и косвенные связи, без которых культура никогда не обходится, и которые объединяют людей крепче стальных цепей.

Возражение наоборот: археологи и палеоэтнографы выискивают следы обработки и культурного использования на древних обломках, которые по назначению заведомо никто не использует, и отличить которые от природных образований — надо очень постараться. Выходит, даже утративший связь со своей культурой продукт остается ее носителем — и не может быть лишь частью природы. Примерно к этому же сводится поиск внеземного разума: обнаружить что-нибудь настолько необычное, что естественными причинами такое никак не объяснить. Опять же, по здравому размышлению заключаем, что понять вещь как артефакт человек может лишь с позиций своей культуры — и лишь в тех аспектах, которые нам общи с теми, кого мы ищем. Мы умеем заметить только такие способы обработки, которые известны у нас; догадываться о культурном использовании приходится лишь в рамках нашего опыта. Иногда выделение каких-то структур — лишь иллюзия, плоды необразованности. Вспомним о марсианских каналах — или попытках "расшифровать" радиосигналы из космоса. Вероятно, к той же категории относятся сенсационные теории о создателях мегалитов, пирамид, или рисунков в пустыне. Не говоря уже об уфологии в жанре детектива, расследующей военно-политические заговоры. Очень может быть, что на подлинные следы необычных культур мы пока не обращаем внимания — не умеем вовлечь их в нашу деятельность и сделать частью нашей (культурно обусловленной) природы.

Поскольку продукт есть единство объекта и субъекта, в нашей деятельности воспроизводятся обе стороны — однако отношение к ним бывает разным. Когда на вершине иерархии производство вещей — это материальное производство; если в центре внимания производство субъекта деятельности — мы занимаемся духовным производством. Каждая деятельность — переплетение материального и духовного производства, и соотношение того и другого меняется как во времени, так и в (культурном) пространстве. Этот момент очень важен: даже в самых утилитарных намерениях, поскольку они культурны, высветится человеческая духовность; и наоборот, не бывает "сублимированной" духовности, вне зависимости от движения вещей. Следовательно, говорить о воспроизводстве разума возможно и на уровне материального производства, и строение экономики оказывается выражением строения субъекта. И обратно: духовное производство связано с производством вещей (или особых отношений между вещами), которыми духовность представлена — и без которых не было бы вообще никакого продукта.

Всякая конкретная культура — это мир как продукт деятельности; следовательно, в ней различаются материальная и духовная культура как взаимно дополнительные и взаимно отраженные стороны. Однако вклад в материальную культуру дает не только материальное, но и духовное производство (поскольку оно воплощает дух в вещах и отношениях вещей, включая также созданные нами абстракции), — а духовная культура опирается не только личное общение, но и на взаимодействие людей в процессе материального производства. Оторвать материальное производство от духовного возможно лишь в абстракции — но именно этим занимается классовое общество, абстрактно противопоставляющее одних людей другим — и одни вещи другим.

Универсальная схема деятельности O → S → P будет представлять материальное производство, если формально положить P = O :

Таким образом, цикл воспроизводства выглядит простым чередованием потребления (O → S) и производства (S → O). Разумеется, учитывая иерархичность как объекта так и субъекта, придется говорить о циклах воспроизводства разного уровня — которые далеко не всегда между собой согласованы, и требуется особая деятельность по их объединению в экономическое целое. Легко видеть, что воспроизводство в целом даже в рамках материального производства представимо двояким образом:

То есть, в человеческой деятельности воспроизводятся прежде всего объективные условия производства — производительные силы; с другой стороны, поскольку производство всегда носит общественный характер, воспроизводятся и производственные отношения — экономические связи между людьми, один из уровней общения. Производительные силы и производственные отношения определяют характерный для конкретной культуры способ производства, единство материального и духовного в экономике.

Снятие опосредование (свертывание иерархии) приводит к наиболее абстрактной картине материального воспроизводства, когда вещи живут сами по себе и порождают другие вещи, а человек воспроизводит сам себя и непосредственно связан с другими:

В классовой экономике эти две стороны воспроизводства материальной культуры оторваны друг от друга и противопоставлены одна другой. Догадаться об их единстве — в условиях всеобщего разделения труда и всеобщего отчуждения очень непросто. А взятые по отдельности они (в силу своей предельной абстрактности) практически неразличимы — и потому вещи в буржуазной философии считают лишь инобытием идей, а люди воспринимаются как чисто природные существа. Для рынка, это чистые количества, разные активы, обличия капитала. Так, в классово извращенной форме, синкретически, осознается единство мира: разум одухотворяет природу — делает ее своей плотью, становится природой, чтобы на этой основе развернуть новые уровни духовности; но и природа всегда предполагает возможность разума, универсальной связи.

Другая сторона "параллельности" циклов воспроизводства объекта и субъекта в классовой экономике — разделение сфер деятельности на первичные (экономический базис) и вторичные (надстройка); к базису относят производительные силы и производственные отношения, способ производства, — тогда как надстройка, вроде бы, лишь обслуживает базисные процессы, организует и упорядочивает их, создает культурную среду, инфраструктуру. Для буржуазного идеолога важно подчеркнуть независимость надстройки от экономических отношений, ее якобы внеклассовую сущность; напротив, идеологи трудовых масс упирают на вторичность надстройки, ее зависимость от экономики. И те, и другие остаются в рамках классового сознания, неспособного вырваться за пределы парадигмы господства и подчинения. Но чем, скажем, работа парламента или суда отличается от работы инженера-механика или метролога? Чем религия отличается от иерархии производственных ролей? Буквально все надстроечные отношения — по поводу экономики; они, по сути, и есть экономика. А некоторые "надстроечные" структуры изначально созданы как экономические: например, семья производит органические тела и обслуживает движение товаров — почему ее следует записывать во "вторичные"?

В бесклассовом обществе никакие различения не перерастают в размежевание — они временны и условны. В рамках конкретной деятельности, на одном из этапов, можно упорядочить ее компоненты во времени или по логике дела. Воспроизводство объекта и субъекта — просто разные стороны одного и того же, и с развитием способа производства одно запросто перетекает в другое. Нет здесь никакой формальной первичности или вторичности. Духовное не выше материального, и не ниже, — они вместе. Почему? Да потому что нет разделения труда — никаких ограничений на участие всех в любой деятельности. Люди не дополняют друг друга в структуре бесклассовой экономики — они трудятся вместе. Бесклассовая совместность (общественность) — против классового отчуждения и конкуренции. Люди просто трудятся — как считают нужным, — и не нужны им никакие базисы и надстройки.

В рамках материального производства, человек воспроизводится не как субъект в полном смысле, не универсально, а лишь как особый объект, опосредующий превращение одних объектов в другие. Такого, одностороннего субъекта Маркс называет "частичным человеком", индивидом (то есть, по сути, природным существом). Потенциально этот продукт годен стать воплощением духа — но господа очень хотели бы лишить рабов (работников) малейших проблесков духовности. Поэтому отношения между людьми старательно удерживают в экономических границах — воздвигая формальные препятствия на пути духовного, личностного общения (любви). Собственно, в этом и состоит главная функция пресловутой "надстройки": заменить духовность бизнесом. При капитализме, человек как участник материального производства воспроизводится прежде всего как экономический субъект, двояким образом участвующий в движении рынка: как рабочая сила (источник стоимости) — и как потребитель (поглощение, капитализация стоимости). Вспоминая о различии меновой и потребительной стоимости как количественной и качественной сторон продукта, приходим к обычной "диалектической" триаде:

где человек (экономический субъект) фактически оказывается мерилом всех вещей. В строении субъекта проекции экономических ролей (производитель и потребитель) выступают как его способности и потребности; целостный (экономический) субъект — единство того и другого: это и способность потреблять, и потребность производить. Но в классовом обществе потребление и производство столь же противоположны, противопоставлены друг другу, как и все остальное; разные общественные слои имеют разную структуру потребления и производства. Соответственно, и культура в целом распадается на культуру производства и культуру потребления — и приобщают к ним на классовой основе. В частности, экономический базис увязывают с производством — а надстройке отдают все, что опосредует потребление. Это прямое выражение классового разделения труда, при котором продукт отчуждается от производителя и распределяется согласно нормам господствующего класса. Поскольку же и способ производства является общественным продуктом, его потребление (то есть, участие в производстве) также сопряжено с классовыми ограничениями; прежде всего мы замечаем различие в доступности материального и духовного производства. Отсюда ограниченность духовной сферы классового человека — несвобода и неразумность.

В разумно устроенном обществе каждый волен заниматься чем ему интереснее — и тем самым сознательно выстраивать себя как субъекта, включая и экономические роли, и строение личности. При этом любое производство есть непосредственно и потребление, и наоборот, всякое потребление производительно — и различие между материальным и духовным производством снимается. Точно так же, нет принципиальной разницы между производительными силами и производственными отношениями: люди сознательно строят и то, и другое, — так что отношения между ними воплощаются в вещах, а вещи всегда выражают человеческие отношения (не только экономические). Действительно, производительные силы (как возможность произвести определенный набор продуктов) — это, с одной стороны, средства производства, а с другой — трудовые ресурсы (которые при капитализме сводятся к рыночному эквиваленту, рабочей силе). С точки зрения материального производства, и то, и другое — объекты; но общественный характер производства возможен лишь там, где люди настроены не на работу вообще, а на обмен деятельностями особым, культурно определенным способом (соответственно сложившемуся способу производства), — следовательно, трудовые ресурсы как элемент производительных сил есть вещное представление экономическое выражение общекультурных связей, включая и производственные отношения. Точно так же, средства производства (его объект, вещные предпосылки) включают не только предмет труда — но и средства труда (от простейших орудий до производственных комплексов), в которых отражены соответствующие данному способу производства производственные отношения и способы социализации, позволяющие людям трудиться именно так.

Еще раз подчеркнем, что и материальное, и духовное производство относятся, главным образом, к воспроизводству материальной основы разума, его плоти. Поэтому производственные отношения в этих двух "отраслях" по форме одинаковы. В любом случае, в отличие от уровня духовности, речь идет о связи субъектов через объект — об их внешнем отношении друг к другу, не предполагающем слияния, внутреннего единства. Не вдаваясь в детали, приведем несколько характерных типов такой связи людей в процессе производства.

Простейшая схема — использование продуктов деятельности одного субъекта в деятельности другого:

Здесь уже заложены очень разные интерпретации. Классовому человеку прежде всего приходит в голову различие производства и потребления, обмен продуктами. Однако та же схема описывает и производственные коммуникации — когда люди обмениваются на продуктами как таковыми, а знаками, сигналами. Экономически, обмен приводит к появлению денег; а в коммуникативном плане — возникновение языка. В общем случае, схема описывает общественный характер производства, возможность передать деятельность от одного субъекта другому; в субъектном отношении это означает осознание себя как представителя разумного человечества — но пока лишь в одном качестве, в производственной сфере.

От последовательного представления переходим к параллельному. Схема совместного производства

также допускает различные трактовки. В совместном труде между субъектами возникает иерархия связей — от сугубо материальных (распределение труда, различие производственных ролей) до косвенных, чисто идеальных ("независимое" производство). Возникающий в результате "синтетический" субъект в классовом обществе может быть формальным или неформальным коллективом, члены которого равны лишь в плане своей принадлежности этой общности — а внутри коллектива не всегда взаимозаменяемы (и тогда коллектив подобен живому организму — делает людей своими органами). Собственно коллективный субъект (новый уровень иерархии) возникает лишь там, где между совместный труд порождает духовную связь — которая не зависит от порождающей деятельности и сохраняется в любом производстве. Однако поскольку в экономических отношениях субъект все равно не универсален, дан лишь в отношении к производству, — экономически, любой коллектив выглядит как коллективный субъект; оставаясь внутри природы, отличить универсальную связь от природной невозможно.

Совместное "потребление" (одинаковое отношение к объекту)

тоже приводит к синтетическим образованиям, иногда переходящим на уровень коллективного субъекта. Однако и здесь связь может оказаться лишь формальной (когда люди в классовом обществе поставлены в одинаковые условия производства), либо случайной (и тогда это вообще не имеет отношения к субъективности). Синтез возможет лишь там, где культура предполагает совместное использование (восприятие), когда объект именно на это и рассчитан, и для этого произведен. Рыночная экономика в качестве такого товара использует деньги; в духовном производстве существует круг общих идей; однако практически любое культурное образование может играть аналогичную роль — и общность возникает в процессе социализации (обучение и воспитание).

Расширенный вариант той же схемы может описывать нечто вроде производственной конкуренции:

Один и тот же объект пытаются использовать в разных деятельностях, преобразовывать мир в разных направлениях. В классовом обществе это конфликт, попытки завладеть объектом, присвоить его. В разумно устроенном мире речь лишь о согласовании интересов и намерений, когда возможные варианты совместно прорабатываются — и принятое решение может отличаться от всех исходных сразу (например, переход к другой схеме деятельности, с иными объектами и продуктами). Если чего-то разумным людям не хватает — они не грызутся друг с другом, а делают так, чтобы всего хватало; если невозможно одно — будет возможно другое.

Аналогично, в совместном производстве (кооперации) люди могут использовать разные технологии:

Это предполагает развертывание деятельности другого уровня — в результате которой мы и осознаем, что делаем одно и то же. В условиях всеобщего разделения труда разные деятельности не дополняют друг друга, а противопоставлены одна другой; при этом общность продукта не устанавливается разумом (в единстве деятельности и общения), а предписывается волей господствующего класса как единый стандарт, норма, предписание, традиция. Тогда различия в понимании условий, необходимых для производства продукта, ведут к хаосу, конфликтам, противоречиям, конкурентной борьбе.

Возникновение нового субъекта в совместной деятельности связано с осознанием этой совместности, с общностью способов производства и потребления (которые в бесклассовом обществе не различаются):

Поскольку в продукте труда P представлены как S₁, так и S₂, и это оба субъекта замечают, — каждый их субъектов представлен в другом как отражение совместного присутствия в продукте. Тем самым часть S₁ переходит в S₂, и наоборот: это взаимное проникновение, слияние субъектов, характерное для духовной связи. Развитие иерархии духа возможно только путем установления духовных связей — и потому производственные взаимоотношения являются лишь предпосылкой, необходимым условием — но не причиной.

В силу иерархичности человеческой деятельности (в том числе производственной), всякий продукт также представляется иерархией продуктов. Субъекты разных деятельностей по-разному относятся к этим "частичным" продуктам. Для восстановления экономического единства требуется особая деятельность. Например такая:

Разумеется, обмен продуктами в классовой экономике — лишь частный случай; однако знакомое из теории капитала подсказывает общие идеи. Мы знаем, что в процессе обмена между продуктами возникает идеальная связь (своего рода эквивалентность); эта связь представляет общественный характер производства и потребления — и порождает особый характер взаимодействия участников производства и обмена, духовную общность. Так возникает коллективный субъект (вплоть до единства класса, нации или человечества в целом) — а плотью духа становится объект более высокого уровня, единство объектов P₁ и P₂ (вплоть до материальной культуры в целом).

В свете всего этого различия между материальным и духовным производством становятся еще более относительными — и только в рамках определенной (классовой) культуры, на одном из ее уровней, возможно формальное разграничение. Музыкант или филолог не потому заняты духовным производством, что такова природа их занятий; напротив, их занятия считаются духовными лишь потому, что их положено таковыми считать; по сути, одни общественные группы так утверждают свое господство над другими. Коммерсант ворочает миллионами — рабочий не знает, как протянуть на жалкие гроши; первое в некотором (классовом) смысле — более творческое занятие, нежели вкалывать по графику на чужой кошелек. Но по факту и тот, и другой воспроизводят себя как экономического субъекта — и потому оба одинаково духовны, при всем различии форм.

Здесь мы подходим к главному: важно не отличие одного человека от другого, а их общее отличие от всего того, что разумом (даже в зародыше) не обладает. Объектный характер воспроизводства — и вытекающая из него объективированность субъекта — маскируют личностное отношение человека к деятельности, ее дух. Без такого отношения субъект вообще невозможен. Одни и те же руки (или голова) делают одну и ту же операцию либо с душой — либо просто потому, что они на это (физически и физиологически) способны. В первом случае — речь о сознательной деятельности как таковой; второй вариант — чисто природное движение, никакого отношения к разуму не имеющее.

Скрытая за внешне обезличенным движением объекта и субъекта духовность — вот то, ради чего все и затеяно. Без этого — невозможно единство мира. Человек (как разумное существо) производит не объект, а продукт — и вкладывает в него не только свои усилия, но свой дух. Себя самого человек воспроизводит не только вещным образом, как экономическую единицу, — но и как личность, как полномочного представителя разума. Не частица целого — а все целиком.

Говоря о воспроизводстве разума, мы, конечно же, обязаны помнить о культурной обусловленности производства и потребления (там, где они различаются). Но прежде всего нас интересует дух — не просто принадлежность культуре, но и ее изменение, активное участие в культурном строительстве. Духовность — это намерение изменить мир, сделать его таким, каким он не смог бы стать без нас; в отношении к деятельности это называется творчеством. Материальное или духовное производство как творчество — мы называем трудом. Без духа — возможен высокоразвитый интеллект; но если место труда занимает бессмысленное действование, исполнение — это всего лишь работа.

Классовое общество вынуждает большинство людей работать на хозяина; в итоге и хозяева не способны творить. Господа боятся духовности — но они вынуждены нанимать тех, в ком еще есть ее искра, кто может предотвратить культурный застой и следующее за ним вырождение (а значит, и ограничение власти власть предержащих). Однако попытки ограничить духовность сферой формально духовного производства тут же превращают его в тупую работу, как у остальных рабов. Творчество свободно — оно не может уместиться ни в какой специализации. Классовые "теоретики" и пропагандисты стремятся обосновать вечность существующего строя — и допускают творчество лишь в пределах допустимого, в установленных формах и направлениях. Человеческая деятельность при этом представляется хаосом готовых возможностей, которых добропорядочному обывателю достаточно; такой эмпиризм — отрицание творчества, а значит, и разума. Другая сторона того же самого — сведение человеческой деятельности к якобы заранее данной природе, которую мы можем лишь познавать, как-то использовать — но не изменять. Будем мы называть эту безликость материей или богом — никакой разницы.

Воспроизводство мира как материальное и духовное производство лишь констатирует различие объекта и субъекта — но не объясняет их становления и развития. Чтобы перейти к воспроизводству разума, надо привнести в эту самодостаточность несводимое к ней возмущение, качественно иное. Отблеск духовности, творчество. Тогда производство уже не само по себе — а как труд, воплощение духа. На протяжении всей своей истории человечество занято поиском подходящих для этого экономических форм. В языках людей слова "работа" и "труд" часто употребляются как синонимы — но это не значит, что люди не отличают творческого труда от тупой работы! Скорее, речь лишь о синкретической стадии, когда творить приходится в рамках навязанных классовой экономикой условностей — и в каждой работе усматривать толику разумности, возможность труда. На следующем уровне — мы изменим экономический строй так, чтобы ничто не мешало перестраивать на разумных началах материальную и духовную культуру, вплоть до полного стирания их противоположности; но еще раньше мы избавимся от противопоставления человека человеку, одной ограниченности — другой. Только совместно люди смогут универсальным образом связать воедино весь мир — преодолеть неразумную разобщенность живой и неживой природы.