* * *

Всякая вещь воспроизводит себя в очень разных отношениях. Как именно мы будем об этом говорить — зависит от наших нынешних интересов. В других условиях то же самое придется сказать иначе.

* * *

Хотеть ребенка — какое безумие! Тоже мне, игрушку нашли...

* * *

Воспроизводство разума — не сохранение вида. Преувеличенное внимание к физиологии отвлекает от собственно человеческого: дать каждому возможность полноценно развиваться, а не просто выживать. Здесь важно не устройство тел, а строение общества, в силу которого тела начинают вести себя не по-природному — и в этом чувствуется особое, не природное единство, — дух.

* * *

Говорить о технологиях деторождения надо — пока без этого человечеству не обойтись. Когда лошади повсеместно использовались в качестве двигателя — коневодство играло важную экономическую роль; с появлением теплового и электрического двигателя традиция осталась лишь в качестве интересного занятия, развлечения, — материала для развития духовности. Синтетические материалы во многих отношениях превосходят натуральные — поэтому, скажем, изделия из кожи животных перестают быть необходимыми в быту и приобретают иной смысл, выражают общественное отношение. Уже на нынешнем этапе человечество могло бы полностью заменить мясное животноводство выращиванием тканей, практически идентичных натуральным, — но этому всячески противится рыночная экономика. Искусственное молоко пока технологически невозможно — однако сыроделие становится слишком дорогостоящим, и сыры превращаются в предмет роскоши, теряют статус продуктов питания. Точно так же, производство детей может утратить экономическую целесообразность и сохраняться из каких-либо иных соображений.

Но даже в условиях массового производства биологических тел, физиология производства как таковая — дело десятое. Важно не просто кого-то родить, а так организовать деторождение, чтобы не превращать его в чьи-то долгие страдания, которые духовно калечат будущего человека задолго до рождения. Разумный подход — максимально облегчить вынашивание и роды, а по возможности — вообще вынести их за пределы взрослых организмов. Рожденный в муках — полузверь; индустриальное рождение — залог свободы.

* * *

Фрейд пытался лечить невротиков — и обнаружил, что многие из них свихнулись на почве пола. И тут ему изменила элементарная логика: вместо того, чтобы заключить о наличии в обществе каких-то неправильностей, которые доводят людей до безумия, он, наоборот, объявляет безумие общественной нормой. Да, половые извращение очень распространены; но это не делает их сутью человека вообще — это всего лишь характеристика общественно-экономической системы, которая массово уродует людей, психически их калечит, доводит до животного состояния, не дает человеческому развиться в душах и победить звериное. Скотская жизнь делает людей скотами. А не наоборот. Именно поэтому психоанализ никогда не приводит к выздоровлению — он лишь пересаживает с одной иглы на другую.

* * *

Помешанные на биологии половое размножение представляют главнейшим механизмом диверсификации, перемешивания генов... Которое, вроде бы выгодно и в культурном аспекте: в здоровом теле здоровый дух. Однако ограничение духовности одним, пусть даже очень подвижным носителем — это, по сути дела, отказ от столь желанной авторам таких теорий диверсификации. С другой стороны, легко представить себе и другие механизмы, не предполагающие разделение особей одного вида на несколько полов.

Самое простое — создать банк геномов, и широко использовать искусственное оплодотворение (+ генная инженерия) для порождения произвольных комбинаций. Женщинам не нужны мужчины — им достаточно централизованного хранилища и генных технологий. Тем самым возникает "половая любовь" не между мужчиной и женщиной, а между женщиной и некоторым "коллективным субъектом". Совсем другой правовой статус.

Возможно ли возникновение таких "межуровневых" отношений естественным путем? Почему бы и нет? Например, это может выглядеть как обычай приходить в определенные места в определенное время для зачатия — когда там создается нужная концентрация генного материала и складываются условия для его передачи (например, достаточно искупаться где-то, или потереться обо что-то). Половой акт не у дел. Самоорганизация полового материала в своего рода протоплазму — и обойдемся вообще без самцов.

* * *

Семья в эксплуататорском обществе есть само это общество в миниатюре. Свободные ремесленники, фермеры, держатели мелких предприятий бытового обслуживания, — все они, как правило, используют членов своей семьи для поддержания и расширения бизнеса. Формы такого использования отражают наличные нормы общественного устройства; в частности, при капитализме возможно колоссальное разнообразие типов семьи — в соответствии с практикой всеобщего размежевания и нагромождения рыночных ниш.

* * *

Воспитание детей в семье на каком-то этапе развития человечества есть рудимент животности, но до какого-то времени оно необходимо как элемент социального наследования — пока семья не слишком ограничивает кругозор и не толкает в застой и вырождение. Но при капитализме все вырождается в свою противоположность, и возникает массовая культура, семейный стандарт. У бедных нет выбора — их дети лишены возможности найти себя. У богатых есть возможность — но нет желания.

Как биологическая эволюция уступает сознательной селекции, так и семейное воспитание должно дать дорогу общественному, которое неизмеримо богаче.

* * *

Когда какой-нибудь богатей женится на собственной лошади — и оставляет ей богатое наследство, — это нормально. Обывательский брак, с его беспощадной семейной эксплуатацией — примерно то же самое, только в наследство достаются страдания и долги.

* * *

Семья и государство — разные стороны одного и того же. В любом (классовом) обществе семья — это отношение граждан, уровень регулирования имущественных отношений. То есть, для создания семьи требуется, чтобы все ее члены имели юридический статус и могли выступать как собственники и распорядители имущества. Например, однополая семья — юридически вполне допустима, а союз мужчины и резиновой куклы — экзотика. Если животные получат законные права (как обезьяны в Южной Америке), они запросто смогут вступать в брак с людьми. Теоретически, возможно легализовать и браки с роботами.

Понятие гражданства право разных стран трактует по-разному, и потому брак, заключенный в одной стране, не всегда будет признан в другой. Гомосексуальные браки — уже норма в Европе и в Америке; однако в России таких вольностей не признают, а турки предпочитают в отелях мужчин вместе не селить.

* * *

Брак, любовь и дети — безусловно разные вещи. Однако сие не исключает возможности их единства в границах отдельно взятой личности, в рамках сословия, или в одной из исторически-определенных культур. При любом раскладе, единство предполагает различение — и следовательно, противопоставление где-то в конечном итоге. Дети, воспитанные в самой гармоничной семье, внутренне ущербны — пока у них не хватит мужества порвать с неразумностями цивилизации и потребовать свободы для всех без исключения.

* * *

Вроде бы, гомосексуализм должен отменить саму идею о связи любви с размножением и браком. Но за что борются гомосексуалисты? За легализацию однополых браков! То есть, опять загоняют любовь в брачное стойло, и воспитание детей не мыслится вне семьи, пусть даже "нетрадиционной".

* * *

Кодекс о браке и семье (в любой стране) регулирует чисто имущественные отношения между родственниками. Поэтому, вообще говоря, он в системе права не нужен, его функции выполняют соответствующие разделы гражданского права. В России в первые послереволюционные годы было жизненно важно вывести семью из-под влияния церкви — КОБС подчеркивает эту независимость. То есть, советская власть решала тут вопросы буржуазной революции, а не социалистического строительства. Спустя десять лет КОБС начинает играть реакционную роль, поскольку он юридически (а значит, идеологически) закрепляет семейственность, противопоставляет семью обществу на всех уровнях культуры. Узаконенные отношения родства стали основой для возрождения общины — а из нее закономерно растет капитализм.

* * *

Половые (или "гендерные") извращения — от неразумности. Как слепые кутята. Объективная необходимость нащупывает себе дорогу — отсюда экспериментальные типы семей, признание "нетрадиционных" ориентаций, и т. д. Когда то, что господствующий класс считает извращением, захватывает слишком широкие круги, это пробуждает мечты о свободе, — и надо сначала направить энергию масс в русло традиционной уличной демократии — а потом (якобы, под давлением масс) втиснуть все в ветхозаветное русло, укротить поток. Пусть борются за животные ценности — но ни в коем случае не задумываются об идиотизме самой системы, которая заставляет людей за что-то бороться.

* * *

В США в некоторых штатах разрешено в паспорте указывать "третий пол" (или пол "X"). При этом требуют, чтобы какой-то пол всегда был — нельзя совсем не указывать пол, ибо от каждого требуется хоть какая-нибудь "гендерная идентичность". Маразм. Нечто вроде "принудительной демократии": всякий обязан явиться на выборы, но иногда имеет право голосовать "против всех".

Разум не нуждается в биологических деталях. В каких-то случаях само понятие пола неприменимо (например, для разумных машин). Однако это не отменяет ни личностной определенности, ни любви (которая вовсе не обязана всегда быть половой).

* * *

Индивидуальность субъекта в классовом обществе, как правило, выстраивается вокруг органического тела, включенного определенным образом в иерархию общественного производства (что предполагает совокупность производственных отношений). Внешняя определенность субъекта (личность) возникает как субъективное отношение к индивидуальности. Поскольку такое отношение в большинстве случаев не предполагает личного знакомства и требует лишь общности деятельностей (представленных соответствующими продуктами), личность вполне возможна и без органики — или (что то же самое) на базе нескольких биологических тел (индивидов). В частности, сам субъект может считать себя совокупностью органических тел, не мыслит себя без них, — и мы говорим об одной их разновидностей любви (например, половой).

Но вполне возможно и обратное: вокруг одного индивида — несколько личностей. Тривиальный пример — включение в несколько деятельностей, когда человек по-разному ведет себя в зависимости от текущего контекста, а различный характер общения приводит к разным внешним обличиям, "личинам". В классовом обществе разделение труда может очень долго поддерживать относительно независимое существование этой разделенности, так что разные личности внешне сосуществуют, практически не взаимодействуя. Более того, внешние личины прекрасно уживаются в одном индивиде — пока его отношение к себе на выходит на уровень самосознания, не требует духовного роста. Когда относительно независимые сферы деятельности начинают сливаться в единую иерархию, присутствие внешнего расщепления сказывается на внутренним движении духа — и психологически отнюдь не нейтрально. Поначалу оно присутствует лишь на низших уровнях и проявляется (иногда болезненными) перекосами в сознании. Если по каким-то причинам не удается развести внешнее общение по разным группам, иерархия личности в явном виде обнаруживает переплетение разных "амплуа", и человек осознает собственную многоплановость. При невозможности примирить соответствующие общественные позиции — это приводит к резкому обострению внутренних противоречий, к душевной болезни.

В разумно устроенном обществе, где нет противостояния разных классов и личность не противопоставлена обществу в целом, рост иерархичности духа — нормальное явление. В отличие от классовой культуры, любая иерархия легко обратима, и на вершину в каждый момент выходит то, что важнее на данный момент — не закрывая прочих возможностей. В экономике, основанной на разделении труда производственные структуры закостеневают, не поддаются быстрой перестройке, — и потому обращение иерархии личности затруднено, разрушительно для духа.

Скрытым образом, соединение нескольких индивидуальностей в едином субъекте возможно и при капитализме; разумеется, это признак опережающего развития, выхода на такие формы разумности, которые пока не способны стать массовыми. С точки зрения (классового) общества — это все равно патология, ненормальность, извращение... Необходимость скрывать свою иерархичность, приспосабливать внешние проявления к нормам традиционной культуры отражается на личности состоянием внутреннего дискомфорта, "мятущегося духа". Многоплановость так и ли иначе прорывается вовне; пока она не становится "социально опасной" — ее терпят, и какие-то из сторон пытаются использовать в классовых интересах. Стоит перейти грань — немедленные санкции ломают целостную личность, либо путем расщепления (институированное, безобидное безумие) — либо полным уничтожением плоти как совокупности общественных отношений, как особой отрасли общественного производства.

* * *

Туристический бизнес — один из элементов воспроизводства субъекта. В отличие от материального и духовного воспроизводства, речь идет о восстановлении целостности, приобщении к очень разным культурам (даже в пределах одной нации). Обществу нужна какая-то степень разносторонности — но не так, чтобы посягнуть на привилегии господствующего класса. С другой стороны — это глоток свободы, отдушина, способ выпустить пар, — чтобы мечтать не о свободной жизни, а об очередной дозе туристической терапии (перерастающей в наркозависимость).

Разумеется, туристы бывают разные: у кого-то на первом плане сугубо телесное восстановление (жарятся на солнце, жрут в три пуза); другие стараются нахвататься впечатлений, компенсировать сенсорную депривацию недоразвитого быта. А некоторым — повод превратиться в последнюю скотину, на время утратить всякую цивилизованность. Потом возвращаются назад — и (подобно Шехерезаде) "прекращают дозволенные речи".

* * *

Животное не властно над своим телом — оно принимает его как есть, использует наличные возможности. Напротив, человеческая деятельность призвана изменять мир — и человек тут же обращает внимание на себя — вещь, которая всегда под рукой. Сначала простые эксперименты над внешностью: смена масти (краска для волос), пирсинг, татуировки и т. д. Сразу же подключаются и неорганические компоненты: вещи как украшения, одежда как наряд, а не защита. Становление классового общества лишает людей права свободно распоряжаться собой — их тела становятся игрушкой в чужих руках. Например, певцы-кастраты и евнухи, традиционные уродства у ряда племен и т. д. Культурное давление заставляет гоняться за модой и загонять тело в положенные границы ценой здоровья (и даже жизни). Наконец, технологии позволяют перекраивать внешность оперативным путем, менять пол. Следующий этап — кардиостимуляторы, вживление электродов и микросхем, экзоскелет... Человек начинает срастаться с неорганическим телом. Но изменение внешности неизбежно влечет за собой изменение внутреннего мира. Животное всегда одинаково — человек может быть очень разным: даже простая перемена одежды разительно сказывается на поведении. Когда же управление разумной материей перейдет из разряда внешней зависимости или случайной прихоти на уровень сознательного выбора, оптимального соответствия текущей задаче, — духовная жизнь такого, не связанного плотью существа поднимется на доселе невиданную высоту.

* * *

История — переплетение многих линий. И биография у человека может быть не одна: все зависит от того, кто и зачем ее пишет. Можно выстраивать в хронологическом порядке официальные документы — а можно упорядочивать впечатления по широте степени воздействия. Возможна летопись работы над чем-то важным — истоки идеи, долгая подготовка, попытки, возвраты к прежнему... Исторические корни — и культурное эхо. Физическое время тут на вторых ролях. Даже из снов и фантазий можно составить какую-то историю — столь же важную для личности и культуры в целом, как и публичные деяния, настоящие или воображаемые.

* * *

Когда в электронике выходит из строя микросхема — ее просто заменяют, а не пытаются влезть внутрь и починить. Если органическое тело человека испортилось — его иногда проще заменить, чем ремонтировать. Это парадигмы медицины будущего. В классовом обществе человек отождествлен с организмом — и противопоставлен обществу в целом. Для человека общественного — нет большой разницы, какое из органических воплощений будет выполнять ту же культурную функцию. Поэтому он может мыслить себя сразу в нескольких телах — а одно тело становится носителем нескольких индивидуальностей.

* * *

Органические особенности у гениев способствуют только легкости движений, но не добавляют разума. Гениальность не от природы — она вырастает из общественной потребности. И может вовсе не требовать телесных преимуществ — либо развивать их как следствие, задним числом.

* * *

Для рыночной экономики материя ничего не решает. Там нет субъекта как такового — а только проекция субъектности на рынок, хозяйственный субъект. "Ортогональная" проекция — внерыночные формы коллективности, неформальные объединения. Одно от другого отделяется по признаку наличия собственности. В первом случае — речь не о людях, а о вещах (не обязательно осязаемых), и требуется правовое регулирование; когда собственности нет — и регулировать нечего, можно только косвенно влиять. Одно часто переходит в другое. Например, неформальные участники массового действа — используют какие-то ресурсы, принадлежащие не только им (место и время, услуги коммунального плана, частная жизнь, чьи-то чувства и интересы); обществу придется отделить безобидные отголоски от чрезмерного вмешательства. Противоположная ситуация — выпуск продукта на средства участников производства; в этом случае часть собственности выводится из рыночного оборота, переходя в сферу непосредственного потребления, — и продукт не предполагает частного присвоения. Прежде всего это возможно в сфере рефлексии (искусство, наука, философия); современный мир допускает неограниченную сетевую доступность, прямое предоставление в общее пользование.

Как для хозяйственного субъекта, так и для неформальных групп, не имеет никакого значения персональный состав, обязательность включения иных субъектов (в том числе связанных с органическими телами). В первом случае формальные признаки принадлежности используют лишь для раздела имущества после прекращения общей деятельности (так сказать, посмертно). При этом наследниками нередко оказываются структуры, не имеющие никакого отношения к исходной группе, иногда даже не знавшие о ее существовании. Кроме того, существует порядок утилизации выморочного имущества. Продукт неформальных объединений распространяется независимо от их участников — это другая деятельность, которая может оставаться неформальной или превратиться в хозяйственную (присвоение вещной оболочки продукта).

Таким образом, именование (как установление и закрепление уникальности участников общественного производства) в сколько-нибудь развитой экономике теряет всякий смысл. Любое имя (то есть, по сути, объем собственности и круг полномочий) может быть передано другим лицам (например, по доверенности или по наследству) или распределено между несколькими (корпоративные и публичные фонды, товарные знаки). Следовательно, ничто не мешает обойтись вообще без органики. Принцип тот же, что и при построении операционных систем: есть ядро — а на него навешиваются разные оболочки, управляющие периферией, в том числе органической. Распределенная автоматическая компьютерная система (включая как физическое оборудование, так и виртуальные машины) вполне может играть роль ядра — при достаточной сложности и гибкости связей. Такие системы могут включать и органические компоненты; рост разного рода социальных сетей как раз и предназначен для обкатки такого рода гибридов. С другой стороны, квантовый компьютер вообще отличает машину от оператора — и возвращает деятельность к первобытному синкретизму, — предположительно, на более высоком уровне.

* * *

Жизнь — непрерывность памяти. Если очень постепенно заменять органы на что-нибудь искусственное, превращение в киборга не будет изменением личности. Смерть там, где есть разрыв, резкий скачок, невозможность воспоминаний... Но если я чувствую чувствами далеких предков и умею видеть мир их глазами — они продолжают жить во мне и через меня: живое тело сменяется другим, распадается на несколько тел или объединяется в одном.

* * *

В наши дни выдача свидетельства о рождении ничем не отличается от выдачи свидетельства о регистрации фирмы, или программного продукта (патентования изобретений). В любом случае предполагается указание не столько телесной организации "ребенка" (для программ это вообще не требуется), сколько ответственных за "внедрение" лиц. Ребенок может вообще не иметь родителей — и тогда ему назначают опекуна, или помещают в приют. Дальше, по ходу жизни, может многое измениться. Аналогично произведения искусства оживают — автор теряет над ними власть и следует их воле.

* * *

Зажатому со всех сторон — расти некуда. Человеку необходимо личное пространство, и личное время. Чем дальше — тем больше. Это мера разумности, мера свободы. Нельзя все время с кем-то общаться; иногда необходимо остаться наедине с собой. В пределе — личность расширяется бесконечно, захватывает вообще все. Но это отнюдь не замыкание в себе, не самоизоляция. С развитием личности меняются и формы общения: в отличие от классового общества, у разумных существ прямой контакт не становится вторжением в личное пространство, разрушением интимности. Это прямое следствие экономической свободы: всем доступно все — и ничто никому не принадлежит.

* * *

Биологический организм — очень жесткая система, способная жить лишь в узком диапазоне параметров внешней и внутренней среды. Попсовые пропагандисты вовсю трубят о невероятных возможностях человеческого тела — скромно умалчивая, что заставить это тело проявить себя во всем великолепии не так то просто: нужны особые культурные условия — да и реабилитация после иных "достижений" требует длительной и серьезной работы. Пока уровень сложности промышленных систем не дотягивает до органики — их устойчивость может показаться далеко не такой впечатляющей; но экономические кризисы связаны вовсе не с уровнем технологической достижимости, а с уродствами классовой организации общественной жизни, с животным отношением к окружающему миру и плодам своего труда. С другой стороны, принцип сознательной деятельности — не самосохранение, а универсальность, возможность осваивать новые формы взаимосвязи с миром — и пересоздавать мир. Гомеостаз органического типа вреден для творческой деятельности — это застой, конец развития — и разума.

В принципе, уже сегодня можно было бы поддерживать жизнь на искусственном питании — медицина это убедительно подтверждает, успехи химии впечатляют. Проблема в том, что человеческий организм сложен вполне определенным образом — и если не задействовать регулярно какие-то из его подсистем, они атрофируются, становятся ненужным довеском ко всему остальному, просто мешают ему. Как чужеродное тело, опухоль, вирус. Нарушение веками отработанного баланса — это болезнь, иногда смертельная. Поэтому приходится поддерживать работу органики, которая, быть может, уже и не нужна. Для управления компьютером достаточно минимальных усилий — но огромную мышечную массу надо держать в тонусе. Питание может быть безотходным — но пищеварительная система нуждается в грубой пище, тренирующей перистальтику, уровень ферментов, механику испражнения. Даже если заменить какие-то части тела другими, или внешними инструментами, — в следующем поколении геном все равно воспроизведет по-прежнему.

Вероятно, когда-нибудь мы решимся на масштабную переделку человеческого тела, включая не только прижизненный функционал, но и порождение новых тел. Не факт, что биологические тела вообще останутся нужны.

* * *

Всякая ограниченность озабочена охраной границ. Признавая семью элементарной ячейкой общества, классовое сознание тут же наделяет ее полномочными правами в одной из производственных отраслей — и закрепляет за ней культурную нишу, убогий надел в бесконечности культурных возможностей. Это позволяет членам клана тешить себя чувством избранности, владения тем, что недоступно больше никому; но по той же причине семейственность не дает людям в полной мере осваивать достижения культуры, подавляет дух. Граница защищает организм от вторжения чужеродных элементов — но она же не дает ему выйти за пределы себя, освободиться от животности.

* * *

Женские организации — это что-то вроде всемирного союза левшей, общества престарелых, или "анонимных алкоголиков". Можно продолжить дележку: профсоюз проституток, партия блондинок... Глупо бороться за права женщин силами женщин: тем самым женщина сама не считает себя человеком. Люди объединяются не по половому признаку, а по любви, по общности интересов и устремлений. И не ради того, чтобы урвать для себя — а чтобы всему человечеству стало светлее. И чтобы не надо было бороться, и не было победителей.

* * *

Основная ошибка разработчиков искусственного интеллекта в том, что они пытаются сделать его автономным, независимым от человека существом. Как принято у буржуев: каждый сам за себя, все против всех. Разумный путь — развиваться вместе, позволить машине предлагать разумные на ее взгляд решения — и интересоваться мнениями людей, учитывать их реакцию и делать выводы для себя. Тогда, глядишь, и люди перестанут быть всего лишь машинами...

* * *

Не во всем нужна определенность. Математики любят функции — где каждому аргументу соответствует лишь одно значение. Человеку интереснее в любых условиях иметь варианты поведения и побочные эффекты — которые могут быть интереснее исходной цели.

Человечеству придется привыкнуть к множественности исходов, неоднозначности логики, иерархичности продукта деятельности. Но это предполагает также условность представлений о человеческом теле — целостность субъекта угадывается лишь виртуально, как внутреннее единство самых различных материальных движений.

* * *

Общественный характер производства вовсе не предполагает возможности собраться всем кагалом — и превратить серьезное дело в очередную тусовку. Внести свой вклад можно откуда угодно, очень и очень опосредованно, — даже иногда не догадываясь о своем участии. В классовом обществе это позволяет буржуям не замечать крови рабов на своих руках: дескать, мы же никого и пальцем не тронули — на гашетку жмут другие...

Физическое присутствие чаще бывает во вред общественности. Дружный коллектив позволяет каждому оставаться наедине со своей маленькой задачей — а не отвечать за все целиком.

* * *

Когда часть общества встает на антиобщественный путь — общество, конечно же, должно вмешаться. Однако характер вмешательства — зависит от уровня разумности общественного устройства. Синкретически-примитивный вариант — отторжение, сбрасывание отмерших тканей. На аналитическом (цивилизованном) уровне — больных лечат, приводят в соответствие с общественной нормой. Следующий уровень — умение разглядеть в ненормальности норму завтрашнего дня, перестроить весь общественный организм так, чтобы аномалии стали его внутренним законом. Не позволяя частям разрушать целое, общество не ограничивает их индивидуальности, не посягает на свободу личности — на любовь.

* * *

Брак и любовь. Говорят, брак проистекает из любви. Но разве проистекает брак из любви, например, двух друзей друг к другу? Уточняют: имеется в виду половая любовь. Но было бы странно думать, что из какой-то одной формы любви проистекает юридическое отношение (брак), а в отношении других форм (например, дружбы) — никаких правовых последствий. При том, что любовь родителей и детей таки находит отражение в кодексе. Следуя общей логике, следовало бы на каждую из разновидностей любви навесить ее эквивалент из сферы регулирования материального производства; государство при этом (как полагают некоторые господа-позитивисты) оказывается результатом любви к Родине. С другой стороны, если брак вытекает из любви добрачной, то какой же юридический институт должен быть следствием супружеской любви? Развод, что ли?

* * *

Строить будущее можно на руинах прошлого, из его обломков, — но никак не по его образу и подобию. Собственно, оно и становится будущим, потому что раньше его не было. Не просто воспроизводство, а творчество.

Поэтому невозможно в наши дни опираться на уже прожитые и отвергнутые этапы: заниматься родоплеменными отношениями столь же нелепо, как изобретать новые формы рынка. Но как только удалось усмотреть в практике прототип чего-то неизведанного — пора готовить революцию.

* * *

Всеобщее разделение труда обнажает общественный характер человеческой плоти, примат культурного тела над биологическим. Нечто подобное существует и на органическом уровне: человек сорвал с дерева плод; это делает человек — или его рука? Точно так же, собственность на продукты деятельности у капиталиста — хотя производит их один из "органов", наемный рабочий.

* * *

Чтобы объединить усилия — вовсе не обязательно делить права и обязанности. Один "начинает" — другие подхватывают, продолжают, в разных направлениях. Однако начало тоже не с нуля — это продолжение чего-то прежнего, и только в достаточно мелком масштабе, для единичного субъекта, это приобретает характер резкого поворота. Чей продукт геология или математика? — несколько громких имен отнюдь не исчерпывают массы индивидуальных вкладов. Но результат полезен и без списка исполнителей. Титры в кино — явление чисто рыночное.

Говоря о субъекте деятельности, мы все чаще имеем в виду единство очень разных людей — которым вовсе не обязательно знать друг о друге и договариваться от совместном труде. Тело такого субъекта состоит из многих тел — связывает их в организм движение культуры в целом. Не навсегда — по мере надобности. Будущее за коллективными телами — но не коллективами.

* * *

Человек сам по себе — привязан к биологическому телу. В семье человек отчасти распоряжается телом другого, и наоборот. Тем самым человек уже не одно органическое тело — а два или больше. Это классовый способ осуществления универсальности духа, который не может быть связан с единственным воплощением. Точно так же, включение в состав плоти субъекта неорганических тел (или животных, или культурных явлений) в классовом обществе происходит в форме собственности. Бесклассовое общество снимает эту формальность: мы уже не присваиваем нечто внешнее — а наоборот, привносим в него себя, показываем, как это может раскрыться по отношению к нам, — никоим образом не ограничивая иных субъективаций.

* * *

Имя — маска, игра, граница — или подушка безопасности. Имя — чтобы не узнали. У человека (или вещи) может быть много имен — но суть одна. Даже если мы узнаем все имена — мы все еще далеки от сути. Это не знание — это всего лишь знакомство. Проникнуть в суть можно только проникаясь, становясь одним. А для этого имена, в общем-то и не нужны. Так, используя вещь, мы не интересуемся ее именем — мы дарим ей свое, делаем своим неорганическим телом. Тем более неуместны имена в любви. Внешний мир называет влюбленных — потому что он безразличен к ним, и безразличен им.

* * *

Эмпирионатурализм кичится своей научностью, опорой на якобы твердо установленные факты — вместо туманных рассуждений. Но пренебрежительное отношение к идеям — отказ от разума, и это приводит эмпирика к вопиющей вульгарности. Вместо того, чтобы говорить о действительности исторического развития — изобретают фантастических первобытных предков человека, о которых, конечно же, можно утверждать все что угодно; например то, что мы от них произошли. Но почему мы должны верить, что развитие все выстраивает в одну линию? Сведение человека к животному у эмпирика выглядит всегда одинаково: взять какое-нибудь явление общественной жизни — и приписать это воображаемым древним видам, заявляя, что только это могло дать им эволюционные преимущества. Например, Моррис просто переносит капиталистическую моногамную семью (игнорируя все другие исторические формы) в изобретенное им стадо "голых обезьян" и дословно повторяет пошлости буржуазной пропаганды о том, что лишь таким образом можно заставить самцов "выполнять свои обязанности", и обеспечить воспитание "медленно развивающегося детеныша".

Разумеется, раз мы так придумали этих зверей — они такими и будут, в нашем воображении... Высказывания типа того, что ради выработки социальных форм поведения животное должно было отказаться от животных желаний, — это уж очень крутая наука! Телеологическая логика примитивна: раз это сейчас так, оно и должно было стать таким, — и ради этого природа обязана прогнуть свои законы под воображаемую необходимость. Антропоморфный принцип господствует в позитивистской науке: место истины в ней занимает способность что-то себе вообразить (а с воображением у эмпириков туговато).

Вульгарность эмпирии превращает ее в чистейшую абстракцию, которую приходится выводить из столь же абстрактных оснований. Содержательность человеческих понятий для эмпирионатуралиста — нечто непостижимое, и он просто обожествляет слова, сводит знание к умению назвать. Например, запаздывание в органическом развитии, длительное сохранение преходящих (зародышевых или инфантильных) форм просто назвали словечком неотения — и дальше с великим апломбом выставляют эту самую неотению в качестве причины тех самых органических явлений, которые она и призвана обозначать. Подгонка под результат заставляет утверждать, что одни органические формы более склонны к неотении, а другие почему-то сразу взрослеют; никаких разумных доводов на этот счет нет — и быть не может.

Казалось бы, почему бы не начать с очевидного — существенного отличия человека от любых живых существ? Этот эмпирический факт указывает, что на развитие человека влияют факторы, в животном мире отсутствующие, — и объяснять различия надо именно различиями, а не сходством в других, второстепенных деталях. Но если с самого начала вбить себе в голову, что человек — это животное, такой "мыслитель" и останется животным, неспособным относиться к людям по-человечески.

* * *

Бесстыжая буржуазная пропаганда давно уже не заморачивается хотя бы видимостью правдоподобия. Когда, например, французское телевидение расписывает прелести многодетности — мы встречаемся с удивительно благополучными семьями, у которых все есть — и все будет, при любом раскладе... Еще можно поверить, что управляющий банка или глава фирмы в состоянии содержать армию детишек, ни в чем никого не ущемляя. Но когда жена — домохозяйка, а муж — всего лишь маляр на стройке, поверить в то, что они в состоянии прокормить, одеть и обуть девять детей, — и при этом покупают огромный дом с большим земельным наделом, да еще остается на золотые украшения девочкам, — сколько-нибудь вменяемый человек никак не может; так и тянет крикнуть большими буквами: не верю!

По-видимому, расчет на то, что вменяемых в обществе массовой промывки мозгов уже не осталось. Измученные бытовыми проблемами, переходящими из кризиса в кризис, люди просто не хотят думать о страшном — и упиваются волшебными картинками, вкалывают себе в череп телевидение как наркотик. Начинается, вроде бы, по-доброму: дети должны слушать сказки, увлекаться и сопереживать; это полезно для общеэстетического развития и гуманистической морали... А когда посадили на иглу — можно насиловать дух, загонять скот в отведенные для того места (на дойку — или на убой).

У совсем вменяемых (ау! — где вы?) появятся сомнения и другого рода: зачем все это нужно? Допустим, комбинат по производству детей может быть рентабельнее, нежели штучное производство. Но не факт, что все на свете надо сводить к рентабельности, — и непонятно, почему индустриальное производство надо отдавать в частные руки. Да, это рынок: деньги приходится считать — и детей производят на продажу, как рабочую (в том числе репродуктивную) силу, пушечное мясо, или корпоративный актив. Но тогда и показывать надо не бандерольки для банкнот, а реальную раскладку вложений и прибылей, судьбы выходцев из больших семей. Не исключено, что некоторые из отпрысков финишируют в шоколаде — и смогут достраивать многоколенную семью. Талантов в народе много — и один на миллион таки пробьется. Но не проще ли изначально соизмерять экономические возможности с общественными потребностями — и разводить детей централизованно, под конкретные задачи, без родителей — и не в качестве родителей? Тогда люди смогут, наконец, общаться с людьми — а это интереснее, чем друг друга грабить.

* * *

Наследование (как и любая сделка) — классовый способ соединения неорганических тел, своего рода переселение душ. Поэтому наследуют лишь после умерших: пилить живое на части — это жестокое обращение с животными.

* * *

Первобытное общество не может иметь каких-то особенных форм, свободных от животности. На первых порах устройство общественной жизни (и общественного производства) — результат стихийного (но уже не природного!) процесса; это не продукт сознательной деятельности — и ни о каком "общественном договоре" (хотя бы примитивном) и речи быть не может. Когда члены рода (или соседствующие племена) умеют договариваться о разделе сфер влияния и полномочий — это уже весьма развитая культура, до которой человечество дорастало сотни тысяч лет, а местами не доросло до сих пор. Древнейшие общественные организмы копируют формы метаболизма — поскольку это первое, что приходится ставить под сознательный контроль. Жизнь первобытной общины есть, по сути дела, синкретическая физиология неорганических тел — которые пока не обособились друг от друга. Разделение труда — специализация этих общественных органов; в итоге возникает организм нового типа, на неприродной основе. И точно так же, как сильно специализированные живые ткани перестраиваются и утрачивают ряд прежних функций, — органы общественного организма теряют исходно возможную в них универсальность, становятся носителями классовых структур. На этом этапе движение общества становится подчинено интересам одних его представителей в ущерб другим — хотя обратное влияние никогда не исчезает, и не может отмереть: так, мозг управляет мышцами, воздействует на внутренние органы, — но не сможет работать без мышц, и независимо от состояния "обслуживающей" органики. Возможность намеренного преобразования экономики и общества — результат разделения неорганических тел отдельных представителей человечества; при капитализме этот процесс доведен до логического завершения. Однако сознательное развитие культуры требует возврата к единству — к уничтожению разделения труда. Если нет — неизбежно вырождение человечества в чисто биологическую структуру, меняющую лишь материальный носитель жизни — но не способ ее существования.

* * *

Можно без особых затруднений смешивать газы в одном и том же объеме. С минимальными оговорками то же относится к смешиванию жидкостей, растворению примесей в жидкостях и твердых телах. Примерно так человек усваивает достижения культуры. Один дух растворяется в другом, размещаясь в том же теле. Для разреженной, детской духовности — уплотнять можно долго. По мере кристаллизации личности — разные компоненты вступают во взаимодействие, вплоть до перестройки кристаллической решетки. На каком-то этапе возникает граница — и присоединение других тел возможно лишь внешним образом. Так создаются типичные для классового общества формальные союзы — но даже при таком, поверхностном контакте возможно прочное соединение за счет диффузии или использования разного рода медиаторов. В мире свободы каждая личность занимает весь доступный культурный объем — и единство уже не смесь, а квантовый эффект, совместное присутствие всего во всем.

* * *

Говорить о человеке в биологических терминах вполне возможно — поскольку движение истории еще не стало сознательной деятельностью. Однако выводить собственно человеческое из биологии — вульгарность. Когда-то Максвелл потратил уйму времени на изобретение системы твердых тел и рычагов, позволяющей представить электромагнитное поле чисто механической системой — тогдашнему физику это было понятнее; сегодня мы знаем, что поля — особая физическая реальность, которую описывают особые, полевые уравнения, — и нам не нужны механические ассоциации. Точно так же, говорить о движении общества человек научится без натуралистических аналогий — и будет, наоборот, природные явления воспринимать как продукт деятельности. Отчасти, бессознательным образом, это всегда происходило в традиционных верованиях (в отличие от догматики религий); антропоморфность естественных языков — из той же традиции. Осталось лишь избавиться от вульгарности сведения природных движений к общественным — не забывая ни о своеобразии, ни о взаимосвязи.

* * *

При помощи специальных упражнений, человек может приучить свое тело двигаться определенным (неприродным) образом — и это движение впоследствии кажется ему совершенно естественным, вполне органичным. Но осваивать движения неорганического тела приходится тоже методом упорной тренировки — после чего мы запросто едим при помощи ножа и вилки (или китайских палочек), интуитивно управляем машиной (или самолетом, или технологическим процессом), понимаем музыкальную партитуру или радиосхему, предсказываем особенности поведения сложных систем по виду математических уравнений. Таким способом человек за сотни тысяч лет настроил мозг на обслуживание культурных процессов — и не позволяет ему отвлекаться на животные позывы. Существование в искусственно созданной среде подталкивает органику к развитию в определенном (неприродном) направлении; мелкие сдвиги накапливаются гораздо быстрее, чем в чисто природном окружении — успехи селекции дают наглядный пример. Следующий этап — активное вмешательство, создание искусственных тел на основе органических и неорганических компонент. Идея не нова: древние мифы наполнены фантазийными гибридами живых существ, а изобретение человека с крыльями — один из первых проектов технологического усовершенствования наших тел. Вполне возможно, что синхронизация различных организмов в рамках культуры постепенно приведет к размыванию грани между органическими телами, к привычке мыслить себя сразу в нескольких воплощениях. Эксперименты с вживлением электронных средств коммуникации в мозг показывают, что объединить несколько голов в одну — дело техники. Но направление развития подсказано давным-давно известной практикой создания коллективов; будем мы соединять органические тела внешним образом (через язык и орудия труда) или напрямую коммутируя физиологические реакции — не принципиально.

* * *

Счастливых семей не бывает — но можно быть счастливым и в семье. Это счастье человека, а не семьи. Которое может быть даже острее на фоне заведомо несвободной участи семьянина.

* * *

Борьба за освобождение женщин — заранее выставляет их не людьми, а всего лишь женщинами. И тогда дело "освобождения" оказывается сугубо женским делом — и какое дело до этого мужикам (помимо того, что на аксессуарах можно делать вполне мужской бизнес)?

Как только одних отделили от других — речь уже не о равенстве (которое уничтожает различия), а о "равноправии" — то есть, о праве бороться не против чьих-то привилегий, а за привилегии для себя. Урвали что-нибудь? — это ваше право; не смогли — это право других.

Классовое общество организует быт различных общественных групп по-разному, чтобы они не только постоянно чувствовали разницу, но и воспроизводили ее изо дня в день. Женские проблемы не интересуют мужчин, мужские дела не для женщин; кто влез в чужое — кандидат в транссексуалы.

Только сознательное, намеренное разрушение границ может освободить как женщин, так и мужчин от их принадлежности к тому или иному полу (независимо от физиологических особенностей). Женские организации или общественные движения — рецидив рыночной конкуренции, одна из сторон всеобщего разделения труда, утверждение вечной зависимости от биологических тел. Только совместная деятельность для решения общих задач — путь к свободе.

* * *

Классики марксизма выделяют две особенности коммунистических отношений между людьми: устранение экономической зависимости — и общественное воспитание детей. Ни того, ни другого — нигде не было и нет. Выполнение этих условий эквивалентно уничтожению семьи как таковой. Ибо какой смысл называть семьей никак не формализованные отношения людей? В скобках заметим: неформализованные — не значит бесформенные; скорее наоборот, снятие формальности предполагает богатство форм. Главное — не застаиваться ни водной из них, легко менять формы ради новой содержательности.

Основные моменты экономической зависимости в современном (то есть, достаточно развитом) обществе: 1) жилье, 2) иждивение. Пока нет возможности предоставить каждому необходимую на данный момент степень приватности и комфорта — человек зависит от тех, у кого накапливаются излишки. Точно так же, обязанность одних членов общества содержать других в индивидуальном порядке (иждивение) — порабощает неспособных обеспечить себя не только на период их беспомощности, но и после. В частности, женщина не может считаться независимой от мужчины, если последний фактически содержит ее во время беременности и после родов — а общество лишь контролирует и отделывается символическими дотациями. Точно так же, полная зависимость ребенка от экономики семьи — связана с необходимостью содержать престарелых родителей: одно иждивение рождает другое.

Что же касается общественного воспитания — все упирается в источники финансирования. Закон рынка: кто платит, тот и заказывает музыку. В классовом обществе (включая социализм любого сорта) образование не бывает общественным — оно обучает и воспитывает лишь в той мере, в которой это необходимо заказчику (семье, клану, сословию, господствующему классу). Бесплатное всеобщее образование не дар небес, а форма воздействия господ на широкие массы, внедрение инструментов тотального контроля. Государство — орган господства одних над другими; оно лишь распоряжается размещением средств в интересах хозяина — вроде биржевого брокера. Аналогичные формы существуют в каждой экономически обособленной общественной группе — в частности, в семье, легко перерастающей в семейные кланы, разновидность общины.

* * *

В природе все процессы как-то синхронизированы: одно цепляется за другое, каждое начало предполагает чей-то конец. Поскольку нам приходится перерабатывать природу в нечто культурное — такие взаимосвязи нельзя не учитывать; это мы называем законами природы, и требуем от себя их соблюдения — подобно тому, как господствующий класс требует, чтобы все придерживались установленного им порядка. Часто оказывается, что имеющийся в наличии телесный материал (как органический, так и искусственно выстроенный) не справляется с потоком задач, упирается в собственные границы, недостаточно ловок и быстр. Как быть?

Животное решение — научиться догонять.

Человеческое решение — сделать так, чтобы не нужно было догонять.

Например, хищник оптимизирован на погоню за быстроногой добычей; человек разводит одомашненную "добычу" — и она у него всегда под рукой.

Еще пример: живое тяготеет к естественным водоемам — человек бурит скважины и устраивает водопровод. Точно так же, если русла рек нас не устраивают — мы можем прорыть каналы; в труднопроходимых местах — строим дороги.

Когда не удается прорубиться руками — изобретаем кайло, бур, перфоратор или машину для прокладывания тоннелей... Но это грубое, животное решение. Интереснее сделать так, чтобы не нужно было ничего долбить (например, управляемая пластичность материала, или возможность обходить препятствия по иному пути). Точно так же, простое удлинение или усиление телесных органов — всего лишь продолжение животной эволюции; человеку лучше, чтобы не тянуться к вещам — а заставить их приходить по мере необходимости.

Мы считаем поэтом не того, кто в совершенстве владеет техникой стиха, — а того, кому не нужна техника, кто сам ее создает исходя из художественной задачи. Умение вычислить — отличается от умения понять, и знать ответ задолго до вычисления; никакой компьютер в этом не поможет.

Не преодолевать препятствия — а устранять их. Чтобы не нужно было ничего преодолевать. Не добиваться поставленной цели во что бы то ни стало — а разумно относиться к постановке целей: требующее чрезмерных усилий наверняка неразумно.

Дело разума — изменять природу. Ни в коем случае не оставлять лазеек для дикости. Ландшафт может имитировать естественность — но он насквозь продуман и организован по человеческой потребности. Виды животных и растений — лишь те, которые человек считает необходимым по каким-то соображениям сохранить. Наконец, и собственные тела люди вправе заменить на искусственные имитации — или нечто вообще на прежних нас непохожее.

* * *

Взаимодействие органов и тканей внутри биологического тела — это его физиология. Соответственно, у каждого органа, помимо его собственного метаболизма, появляется некая функция — отношение к целому. Постоянство функций ведет к адаптации органа к условиям этой (организменной) среды, что может изменить его внешний вид и строение клеток. Точно так же, взаимодействие особей внутри биологического сообщества, не изменяя их физиологии, адаптирует метаболизм под эти "групповые" условия — и особь фактически становится органом расширенного организма, приспособленным к исполнению внешней, видовой, поведенческой функции; это отношение к сообществу мы и называем психикой.

Для человека как субъекта деятельности, физиология и психика — природные предпосылки сознания, наряду с ансамблем неорганических тел. В качестве воплощения духа — они являются орудиями труда, способом воздействия на объект деятельности, нацеленной на получение определенного продукта. Однако (в отличие от животного) человек не просто использует орудия (или приспосабливает к чему-то природные вещи) — он их изготавливает, делает продуктом особой деятельности, производства средств производства. Сознательное строительство своего тела и своей психики — необходимое условие развития разума.

Природное существо способно тренировать органы тела и учиться. Происходит это стихийно, по мере включения в жизнь сообщества. Человек способен сделать самосозидание сознательным, намеренным. Однако в классовом обществе это происходит лишь внешним образом: сообщество навязывает себя индивиду, не только создавая особую среду (как у животных), но и направленно корректируя поведение, подчиняя его коллективным целям. То есть человек пока еще не свой продукт — а продукт деятельности других. Прототипы есть у животных — классовое общество не является еще в полной мере человеческим, разумным.

Нужен синтез: самостоятельное усвоение — но под общественную потребность, совпадение внутреннего и внешнего. В качестве намека — мода, широчайшая популярность методик тренировки и самообучения; фитнес-клубы и психотренинг — выгодный бизнес... Разумеется, это еще на очень животном уровне — но принципиальная возможность уже есть. Переломный момент, качественный скачок — самовоспитание, выработка убеждений и вытеснение формальной образованности.

* * *

Дух невозможен без плоти — но он не связан никакими телами. Говоря о единичной личности, мы всегда имеем в виду отношение к чему-то всеобщему; поскольку же у всеобщности культуры бесконечно много сторон, есть принципиальная возможность появления сколь угодно уникальных личностей. Обращение иерархии духа (всеобщего субъекта) оказывается единичным субъектом (личностью) лишь там, где личность исходно взята как объект — и лишь потом постигается как дух. Но именно так обстоит дело в повседневном общении, которое начинается с контакта органических или неорганических тел — каждое из которых для другого становится вершиной иерархии; увидеть в другом личность, развернуть его иерархию всеобщим образом, — задача нетривиальная: надо отрешиться от объектной оболочки, сделать поиск духовности особой деятельностью. В классовом обществе это трудно: развертывание иерархий ограничено навязанной извне общественной ролью каждого из участников общения — и воспринимать личность не легче, чем являться личностью. Только осознав эту ограниченность мы можем ее преодолеть — воспитать в себе потребность относиться к другим по-человечески.

Та же проблема в классовой системе образования. В норме — в общении личности равнозначны, и каждый постигает бесконечность каждого. Формальное разделение по возрастному цензу (по уровню доступа к средствам производства) нарушает симметрию, порождает разнообразие наблюдаемых индивидуальностей как иерархическую структуру, закрепление одной из возможностей, привязывает дух к материи, к одной из частных реализаций.

* * *

Неспособность заметить отличие сознательной деятельности от поведения животных — превращает человека в животное, сводя отношения между людьми к отношениям вещей — и другой человек тоже воспринимается как вещь. Что остается? Перекладывать вещи с места на место, заменять одни другими. Метаболизм, обмен веществ. Недоразвитость духа — или, точнее, недостаточно полное его воплощение — зародыш язвы потребительства, сведения творения мира к простой переработке.

* * *

Ни один из признаков семьи не противоречит общественной сути человека сам по себе. Совместное проживание, ведение общего хозяйства — почему бы и нет, если людям так нравится? Рождение и воспитание детей? На здоровье: точно так же, хлеб можно выпекать на заводе, в кустарной булочной — или в домашних условиях. Даже наследование будет в струю, если речь о пересечении неорганических тел, плавном перетекании одной индивидуальности в другую.

Криминал там, где хотя бы одно из таких частных отношений оказывается формально закрепленным, когда невозможно в любой момент бросить все и заняться чем-то другим. Поэтому в классовом обществе лозунг свободы разводов (или абортов) — отрицательным образом выражает требование устранения семьи как антиобщественного института; если на этом остановиться — все сводится к замене одного рабства другим.

* * *

На смену сословной иерархии феодального общества приходит полярность пролетариата и капитала; но между ними — континуум прослоек. Рабочая элита ближе к низам; управленческий персонал почти сливается с хозяевами; в качестве перехода — инженерные кадры. Формально все равны, и сословных границ больше нет; однако переход на уровень микроном выше — требует серьезных затрат и приводит к перестройке менталитета. Этой экономической иерархии соответствует ее духовная тень: между "просвещенным" господствующим классом и "некультурными" массами — гамма промежуточных слоев, гордо величающих себя интеллигенцией (тем самым претендуя на право представлять разумность как таковую)...

Как экономические, так и духовные прослойки принято относить к мелкой буржуазии; такое (сугубо буржуазное) представление отнюдь не проясняет картину, а наоборот, старается затемнить суть: прослойка потому и вклинивается между верхами и низами, что ее представители не принадлежат ни к одному из основных классов; сходство с теми и другими — артефакт, результат вбитой в умы привычки считать деньги высшей целью бытия — и помещать каждого в его рыночную нишу, по стоимости и цене. Возможность внеклассовых образований — прямо указывает на возможность устроения экономики и культуры в целом на неклассовых началах; такие перспективы капиталистов не радуют — поэтому лучше польстить беспородным, намекнуть на родство с высшим руководством... Пусть стремятся стать буржуями — но не свободными людьми. Тем более, что на классовом жаргоне свобода означает всего лишь платежеспособность.

Самосознание интеллигента — выражает противоречивость его общественной роли. С одной стороны, обостренное (а иногда и гипертрофированное) чувство собственного достоинства; но поманить интеллигента большими деньгами, намекнуть на шанс "выбиться в люди", — и товарищи тут же становятся господами, и нет такой подлости, на которую немыслимо было бы согласиться. Разумеется, со всеми возможными оправданиями — придумывать которые этот народ прекрасно умеет, и всегда готов сбагрить придумки владыкам мира, по сходной цене.

В качестве работников духовного производства, интеллигенты были и остаются хранителями идей — консервными банками, позволяющими уберечь ценное от порчи и разложения до той поры, пока его не пустит в дело революционная масса. Поскольку же рынок мнет и дырявит эту тару — многие идеи приобретают со временем специфический душок, и лучше не рисковать: выбросить на свалку и сработать заново.

Гнилость духовной продукции прежде всего происходит из первого принципа капиталистической экономики: все на продажу. При всей гениальности и жажде творить — интеллигент не мыслит себя вне рынка: ему крайне важно, чтобы его труды кто-нибудь заметил и (должным образом) оценил. Публикация — бог и бич творческой личности в классовом обществе. В результате и выбор тем, и формы разработки — в зависимости от конъюнктуры; конкурентоспособность во что бы то ни стало — быть лучше, превзойти (подразумевая размер ожидаемого гонорара). Разумеется, не все в расчете на прямолинейную монетизацию: известность в узких кругах — тоже элемент престижа, на котором при случае удобно сыграть.

Интеллигент не будет заниматься заведомо бесперспективным — даже имея в виду сравнительно отдаленное будущее, возможность отоварить по наследству. Сам себе такой деятель (науки, искусства и чего угодно) может казаться бескорыстным служителем (истины, муз, или чего-то соответственно); но рыночная морковка маячит перед носом, а нос по ветру, — и талант отливается в традиционные или эпатажные формы в зависимости от последних тенденций платежеспособного спроса. Трудно ожидать иного, когда человек ценен обществу не сам по себе, а как рабочая сила, которую не нужно покупать по настоящей цене.

Есть чудаки: они ваяют что-то в неизвестности и нищете — и лишь чудом всплывают на поверхность, подхваченные лихим водоворотом. Как только такое чудачество возводят в принцип (лучше умереть с голоду, чем продаваться!) — это уже коммерция, публичная поза. При счастливом стечении обстоятельств, творческому человеку удается найти работу с достаточным для поддержания сил заработком — и обществу он известен как хороший работяга, хотя и без особых заслуг; настоящая личность прячется в тени этого манекена, занимается своим настоящим делом не для чего-то — а по внутренней склонности, не претендуя даже на получение удовольствия от процесса. Именно из этого вырастают сокровища человеческого духа — которые потом смогут растиражировать признанные, удобные для властей творцы.