[Василий Кубанев]

Я ЗАБОЛЕЛ

Болезней
               поэту
                        бессмысленно бояться,
От болезней
                     поэту
                              никуда не деться.
Поэт обязан
                    всю жизнь воспаляться,
Болеть воспалением
                                   воли и сердца.
Но эти болезни
                          не валят в постель.
А гонят
             в земную
                             кипящую стужу,
Несут
          из комнаток-крепостей
Прямо наружу.
И мечется поэт
                          в густотах этих
И рвется
               сквозь время
                                     к времен основе,
Пока шальной и дюжий ветер
Его не пронзит,
                          не сомнет,
                                            не разломит.
Тогда
          поднимается воротник,
Тогда
          порошки покупаются
                                               белые.
Становится чуточку лучше
                                              от них,
И снова поэт
                      суетится и бегает.
И жгут дуновения
                               жестче огня,
Но он
          сдаваться не хочет
                                          без боя...
Вот так
             схватила хвороба
                                           меня
За самое горло
                         перед самой весною.
Я слег в подушки,
                               горел,
                                         молчал.
И чувствовал
                       (это не часто бывает!),
Как время
                 идет
                         из каких-то начал,
Течет сквозь меня
                              и меня размывает.
Окошко стыло,
                         искренне синее,
Недоступной близостью
                                         до слез дразня.
Под этим воздухом,
                                  за этим инеем
Работают
                здоровые
                               мои друзья.
В городе одном
                           их обитает двое.
Один —
              годами сгорбленный,
                                                  но юный вполне,
Переживающий
                           все живое,
Себя
        пересматривающий
                                         по мне.
Я для него
                 не просто я,
А жадный наследник
                                    и сколок с тысячи.
Он — нежен и грозен,
                                      отходчив и яр,
Он кем-то
                 из вод закристаленных
                                                        высечен.
Он неповоротлив,
                               но не от ленивости,
А от перегруза
                         и величины.
В нем слито
                     дряхленье
                                      с сияньем невинности.
В нем страсти
                        в борение
                                         вовлечены.
А он
         все захватчивей,
                                     легче и пристальней
С каждым отзвуком,
                                   с каждым днем.
Следит
             за смертельною битвою
                                                      издали,
Как будто
                 все это
                             бушует не в нем.
Кровавость
                    ему не ужасна
                                             и клюквенна.
Он знает цену
                        всем
                                 и всему.
Сколько
              любимого
                               перелюблено!
Сколько
              любимо
                            будет ему!
Сколько он
                    вознесет,
                                    соберет,
                                                  покарает!
Сколько жизней
                            за жизнь
                                           он переменял!
...И тут же, где-то
                              рядом,
                                         вторая.
Нет, самая
                  первая
                              у меня.
Она
       еще только что
                                 вышла за двери
И, шумами жаркими
                                  оглушена,
Не может
                обресть
                             неколебимой тверди,
Такой же прозрачной,
                                      как вышина.
Ее
    еще нет.
                   Она вся
                                 еще в поисках
И жжет
             себя ненавистью
                                          сгоряча.
Так мать,
                почуявши рези
                                          у пояса,
Клянет нерожденного,
                                      тихо крича.
А выйдет
                из тела
                            горячий,
                                           кровавенький
И — склонится слепо,
                                      и слипнется с ней.
Усталость пройдет,
                                 отпечатавшись в памяти,
И все
         расплывется в слезе,
                                             как во сне...
И, может, затем,
                            что она
                                         не явилась
И все еще бродит
                              в сверкающей мгле,
Земля
          еще родственней
                                       мне полюбилась
За то,
          что она
                       уже есть
                                     на земле.
Она прорывает
                          огромные версты,
Подходит
                 к постели моей больной,
Садится на стул
                           по-домашнему просто
И долго-долго
                        молчит со мной.
Я руки свои —
                         побледневшие,
                                                   свявшие —
Кладу
          в тончайшие пальцы
                                              ее.
"Вера, рассказывай!
                                  Вера,
                                           спрашивай!
Как протекает
                        житье твое?
А я —
           вот видишь —
                                    немножко сломался.
Боюсь,
           безделье
                         в привычку вгнездить.
Массы работают.
                              Работы — масса.
Надо звонить,
                        докладывать,
                                              ездить.
Только теперь
                        прояснело мне:
                                                   это
Широкому сердцу
                               стены узки.
Ты читала
                 сегодня
                              газету?
Париж
           еще французский?
Столько
              нужно
                         стихов написать!
Болеть —
                 всего страшней
                                           и бесполезней.
Ну, кто просил
                         надо мной
                                           нависать
Эти темнющие
                          болезни!
Спасибо, Вера.
                          Я устал.
Ты придешь
                     еще ко мне
                                        или нет?
Я совсем
               невыносимым
                                        стал.
Извини.
              Я знаю:
                           это — бред..."
Это бред,
                но мне
                           и вздраве
                                           верится
В твой приход,
                         вносящий
                                          силу
                                                  и покой.
Ты далеко.
                   Но куда
                                пространству
                                                       мериться
С нашей молодостью,
                                     огневой такой.
Стынут стены.
                          Я в стенах пылаю.
Пусть
          густятся смерти
                                     надо мною
                                                        тучею!
Ты — моя единственная,
                                           моя
                                                  былая,
Настоящая
                   и грядущая!

1939


[Василий Кубанев]